Вера Исаенко
Концертмейстер и музыковед Оренбургской государственной филармонии
НЕ СТАВЬ БЕКАРА
К 65-летию заслуженного артиста России Александра ШАБУНИО
Художественно-документальная повесть
I
Струны детства
У каждого человека собственная, ему только отведенная, судьба. Дороги ее, порой, столь необычны, что ни один художественный вымысел не способен о них ведать. Для одних дорога накатана, как в хорошо отработанной схеме, для других...
Герой этой повести родился 29 марта 1936 года в Тамбове. Будучи русским по происхождению, он получил в наследство необычную, похожую на итальянскую фамилию Шабунио.
Она вышла из сценического псевдонима моего деда по отцу. Дед был профессиональным скрипачом, а бабушка - пианисткой, - объясняет Александр Шабунио. - У отца был хороший баритон, но он выбрал не певческую профессию, окончив строительный техникум. Правда, петь любил и, на мой тогдашний взгляд, ему особенно удавалась «Шотландская застольная» Бетховена.
У мамы юность была романтической. Она родилась в селе Черновка Оренбургской области и выбрала для себя вовсе не женскую работу. В тридцатые годы страна призвала молодежь в Воздушный флот. Отправившись в Балашов, мама поступила в школу летчиков и освоила искусство вождения самолета. Только выйдя замуж за моего отца, оставила лётческие затеи, тем более, что появились дети - вначале я, потом сестренка Галя. Мамина неугомонная душа искала возвышенного и необыкновенного. У нее обнаружился голос - красивое лирическое сопрано, и она поступила учиться «на певицу» в Тамбовское музыкальное училище. В доме зазвучали вокализы, романсы, арии. Порой, и меня включали в семейные трио, где мы пели каноны «Бьют часы на башне бим-бом...» и «Давайте петь канон». В силу детского возраста к маминым нотам я относился по-своему: видел только хорошую бумагу, на которой можно было рисовать чертиков и танки.
Исподволь, но музыка оказывала свое действие. Как точно Маршак выразил мое тогдашнее состояние!
Я помню день, когда впервые –
На третьем от роду году –
Услышал трубы полковые
В осеннем городском саду.
И все как будто по приказу
Как будто в строй вступило сразу.
Блеснуло солнце сквозь туман
На трубы светло-золотые,
Широкогорлые, витые
И круглый, белый барабан.
Мы жили на главной Советской улице. По ней часто ходили процессии, сопровождавшиеся оркестром, обычно духовым. То были праздничные демонстрации, строй солдат и даже - похоронные шествия.
Какая-то неведомая для меня сила заставляла бросить детские игры и бежать туда, где звучала музыка. Завороженный, я шел за ней, не понимая, куда и зачем. По рассказам родителей, они восемь раз метались по городу, разыскивая пропавшего мальчика. Чаще всего находили в милиции, где я терпеливо ждал, когда меня найдут. Попав в другой конец города и заплутавшись, дороги домой найти не мог.
Мирную жизнь перечеркнуло 22 июня 1941 года. Отец сразу добровольцем ушел на фронт и в августе 1941 года погиб под Старой Руссой. К нам пришла «похоронка».
Извещение
От 12 сентября 1941 года.
«Ваш муж - младший лейтенант Шабунио Сергей Петрович, уроженец г. Радом д. Польша в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 22 августа 1941 года в райн. Дер. Б. Казанка, Ст. Рус. р-на Ленинградской обл., похоронен там же в 1/2 км. Ю. В. дер. Б. Казанка»...
Мы, еще совсем малыши, не понимали свалившегося на нас горя, а мама горько плакала, сидя за круглым столиком, где совсем недавно мы с отцом играли в «паровозики».
Вскоре мать стала работать медсестрой в госпитале, пропадая там сутками. Мы с сестрой самостоятельно ходили в детский сад. Я, чувствуя себя старшим, вел Галку за руку. Однажды, прыгая на прогулке, она сломала ногу. Одну ее оставлять дома было нельзя. Я и придумал: «На руках мне ее не донести, а вот на спине можно попробовать». Сестренка обхватила сзади мою шею ручонками, а я подхватывал ее под ножки и так, на закорках, нес в детский сад. По дороге, чтобы легче было нести, распевал песни, которые часто слышал по радио:
«В далекий край товарищ улетает,
Родные ветры вслед за ним летят...»
Из-за частых бомбежек наш детский сад перевели в бомбоубежище. Подошло время праздничного утренника. Это был мой первый в жизни концерт.
На импровизированной сцене стоял «корабль», сделанный из картона и разукрашенный разноцветными флажками. Мы, дошколята, одетые в матросские костюмчики, стояли на «палубе». Меня, как запевалу, поставили на отдельной ступеньке.
Зазвучало вступление, и я с подъемом запел:
«Корабли плывут морями
По широкому пути,
Скоро станем моряками,
В море выйдут корабли.
Дорогой товарищ Сталин,
Пусть пройдет немного дней,
Мы защитниками станем
Славной Родины своей».
Мы пели весело и дружно, и совсем не понимали, почему наши мамы, пришедшие слушать «защитников», плачут.
... 1942 год. Война близилась к нашему городу. Эвакуация. Я хорошо помню тот день. Ранним утром мы с мамой и Галкой пошли на вокзал, толкая перед собой тележку с незамысловатым домашним скарбом. Помню, как сели в товарный вагон, уже заполненный стариками, женщинами и детьми. Поезд пошел в саратовском направлении. И вот Соль-Илецк. Здесь мы пересели на Оренбург. Но до него не доехали, а вышли в Пугачах, где жили мамины родители. Дедушка был председателем сельсовета, а бабушка - домовничала. Идем мы по деревенской улице, а вокруг - вода! Той весной на Урале был большой разлив. Останавливаемся перед калиткой небольшого домика. Его стену обмазывает глиной пожилая женщина. Это моя бабушка.
Началась жизнь в Пугачах. Нам для игры поставили во дворе деревянное корыто с песком. Здесь мы с Галкой лепили «куличики». И как-то испытали настоящее потрясение души.
Сестренка сидела в песке лицом к калитке, я - напротив. Вдруг дверь калитки заскрипела, Галка подняла голову, и, исказив лицо, громко заплакала:
- Ой, боюсь, боюсь! Ой, какой страшный зверь пришел!
Я оглянулся и увидел диковинного «зверя». Мы такого никогда не видели.
«Зверь» был больше самых больших собак, которых мы когда-либо в жизни встречали. Он был коричневый, с белой мордой, вверху которой виднелись маленькие рожки.
«Зверь», помедлив, направился к нам.
Выхватив из песка Галку, я с отчаянным воплем рванул к дому:
- Баба! Бабушка!..
На крыльцо выскочила перепуганная бабушка:
- Что? Что такое? Что случилось?
- Там страшный зверь, он нас сейчас съест!! - давясь от ужаса слезами, успел выкрикнуть я.
- Ах ты, окаянный! Ах ты, негодник! Как ты мне внуков-то напугал? - засмеялась бабушка, прижав нас к себе. - Не бойтесь, сейчас я вашему «зверю» хворостиной-то врежу!
Всхлипывая, мы наблюдали, как, схватив лежавшую на земле хворостину, бабушка стеганула «зверя» по заду. Он взбрыкнул и опрометью кинулся в открытую калитку.
Это был обыкновенный теленок.
В Пугачах я привык к крестьянскому быту и мог делать все: и кизяк месить, и корову доить, и в огороде полоть, и копны в сенокос возить.
Мать стала работать в пищеблоке военного лагеря в Нижней Павловке, порядка двенадцати километров от Пугачей. Еда тогда была не ахти какая, и постоянно хотелось есть. Я частенько отправлялся в Нижнюю Павловку - знал, что мама обязательно чем-нибудь меня покормит. Бывало так, что она завертывала остатки каши или объедки с солдатской кухни, устраивала этот марлевый «паек» на собственном теле и так приносила еду. Иногда я с котелком подходил к окошку кухни, и мне наливали черпачок оставшегося супа. Подкрепившись, я шел «работать» в госпиталь, где пел для раненых все, что знал. Особенно слушатели хлопали за исполнение песен «Моя Москва» Дунаевского и из кинофильма «В шесть часов вечера после войны» («Артиллеристы, Сталин дал приказ...»).
В Пугачах же я пошел в первый класс и, несмотря на «болтанку» между селами, до третьего класса добрался. Все ребятишки одеты были плохо, и мой внешний вид оставлял желать лучшего: рыжая от времени, долгополая шинель, солдатские ботинки с обмотками, латанная-перелатанная гимнастерка да ранец из противогазной сумки, где лежали сшитые из кусочков от мишени зеленые, самостоятельно разлинованные листы тетрадки.
Пришел долгожданный День Победы. Погода была дождливой, но никто, казалось, этого не замечал. Ликующей радостью светились лица людей! Они и смеялись, и плакали, и обнимались, и пели песни - не передать всеобъемлющего переживаемого чувства! Такое можно испытать, пожалуй, только раз в жизни.
Год спустя, в 1946 году, судьба решила сделать «поворот» в моей жизни.
Идем мы как-то с мамой, а навстречу - строй мальчишек. Да каких! Таких я никогда не видел. Гордо подняв головы, ребята ладно чеканили шаг, не глазея по сторонам. Строй вел высокий офицер, грудь которого украшали боевые награды. На мальчишках были брюки с лампасами, черные шинели с красными погонами, на которых виднелись буквы «СУ» и даже... перчатки(!) на руках!
Я завистливо посмотрел им вслед. Мать, перехватив взгляд, спросила:
- Нравится? Хочешь иметь такую форму?
- Очень! - выдохнул я.
- Это суворовцы. Они в Оренбурге недавно. В суворовское училище берут детей, у кого отцы на фронте погибли. Пойдешь туда учиться?
- Пойду! - с готовностью откликнулся я.
II
«Учил Суворов...»
Вступительные экзамены я сдал прилично, и меня приняли в Оренбургское суворовское училище. На долгие годы оно стало моим родным домом.
Этот дом буквой «Е»,
Эти милые клены,
Эти ленты дорожек
И прохлада аллей...
Только кажется мне,
Что на свете не может
Ничего быть дороже,
Ничего быть милей...
Эти строчки бывшего суворовца И. Колышкина добавляются его «собратом» В. Дубовским:
Опять души коснулись струны детства
И рощи Зауральной ветерок
Повеял вдруг. И встрепенулось сердце
И вылилось в звучанье этих строк.
О годы те, какое это пламя!
Какие песни нам вошли в сердца!
Они для нас и Родина, и знамя,
Они, как руки матери, отца.
Бывшее здание Сталинградского (потом Оренбургского) суворовского военного училища находилось на Парковом проспекте. От сада «Тополя» его отделяла каменная ограда. Сейчас здесь размещается один из корпусов Оренбургской медицинской академии.
... Разгром немцев на Курской дуге в 1943 году стал поворотом в исходе Великой Отечественной войны. Но к этому времени война провела свой беспощадный след в душах тысяч людей. Немало детей остались без матерей и отцов.
21 августа 1943 года вышло постановление Совнаркома и ЦК ВКП (б), где один из разделов гласил:
«Для детей воинов Красной Армии и партизан Отечественной войны, а также для детей-сирот, родители которых погибли от рук оккупантов организовать девять суворовских училищ по типу старых кадетских корпусов, по 500 человек в каждом, со сроком обучения 7 лет, с закрытым пансионом для воспитанников».
Сталинград, где было основано училище, был полностью разрушен, и поэтому оно обосновалось в Астрахани, а затем, летом 1946 года было переведено в Чкалов (ныне Оренбург).
- Я попал в первый оренбургский набор десяти лет от роду.
Поначалу все было непросто, и пришлось отвыкать от обычного быта на «гражданке». В училище я впервые увидел белый хлеб и белые простыни, впервые узнал, что на свете существуют роскошные вещи - пирожные и компот.
Сам уклад жизни ничем не отличался от солдатского. Он был суров и тяжел,
особенно для нас, совсем еще детей. С этим никто и не думал считаться. Все проходили обязательную военную и строевую подготовки. Любая физическая слабость отвергалась и наказывалась нами: били
фискалов, воров, «маменькиных сынков». Казарма, где мы жили, была на 100 человек и можно только догадываться, что в ней могло иногда твориться! В увольнение на субботу пускали только тех, кто хорошо учился и достойно себя вел.
Но выправка, безупречность внешнего вида и жесткая дисциплина соединялись с великолепным преподаванием первоклассных педагогов. К этому в обязательном порядке включались уроки музыки, рисования, танцев. Многие суворовцы вели личные дневники. Они отражали впечатления, переживания, собственный взгляд на окружающую действительность.
Начинаю вести свой дневник. Сегодня получил «4»-ку по алгебре, но мне ее поставили ни за что, т.е. я ее не заслужил. Я поднял руку, чтобы исправить задачу, которую неправильно решили, стал исправлять, но потом сбился и получил четверку. У меня сейчас есть тройка по Конституции. Позор! Я ее обязательно исправлю.
30.11.50
Сегодня оценок не получал. После обеда пошел в кружок баяна. У меня баян большой, но старый, его нужно ремонтировать. Мы прошли уже две гаммы: соль мажор и до мажор.
25.09.52
В последнее время я стал увлекаться Белинским, стал работать над сочинениями, стал серьезнее относиться к литературе... Мне очень хочется больше знать. Это не слова, а правда. Я стараюсь, чтобы каждая минута не пропадала даром, ибо времени у нас и так немного свободного...
27.09.52
Сегодня суббота. Читаю «Былое и думы» Герцена. Какой великолепный язык! Сколько мыслей, чувств! Это живая история России в ее развитии: забитые нуждой крестьяне и боярская Москва, молодежь, увлекающаяся революционными идеями и русское чиновничество, жадное на деньги, трусливое и покорное власти...
28.09.52
Прочел стихотворение Гейне:
Потерять имущество - потерять немного!
Утратить честь - утратить много!...
Но завоюешь славу - и люди изменят мнение,
Потерять мужество - все потерять,
Тогда уж лучше было не родиться!
Как это верно!
12.11.52
... Раньше, в 1-ом классе, когда я начал вести свой первый дневник, мне все дни казались скучными, однообразными, и поэтому записи были сухие, а иногда смешные, как, например: «Сегодня ходили в баню. Показывали кино «За нашу Советскую Родину». Нашел лист из какой-то книги, где была напечатана часть стихотворения (автора я не знал). Я списал эту часть в дневник. После долгих колебаний подписал под ним свое имя. Товарищи смеялись над старомодным языком, его, думая, что это написал я. Лишь через два года я узнал, что оно написано Державиным.
01.12.52
Вчера смотрел картину «Мусоргский». Прямо самому захотелось стать композитором! Вот где я почувствовал, что искусство играет большую роль в жизни. Хотелось мне еще хоть раз 20 смотреть этот фильм.
05.12.52
Сегодня смотрел кинокартину «Глинка» (главное событие дня). Попробую составить отчет о своем впечатлении.
Сама кинокартина грандиозна по замыслу, по количеству мыслей, выраженных в действии. Но, вместе с тем, кинокартина «Мусоргский» оставляет во мне более цельное впечатление, чем «Глинка», хотя и эта картина - новое достижение русского искусства. Вглядитесь в лица Глинки, Пушкина, Гоголя, Даргомыжского! А Лист, роль которого исполнил Святослав Рихтер - замечательный современный пианист!
04.12.52
На прогулке предался грусти и «состряпал»:
Луна живет меж темных туч
И шлет на землю легкий луч.
Луна прекрасна и ясна,
Как серебро блестит она.
18.12.52
Сейчас была контра (контрольная работа), написал, кажется хорошо. На французском получил «2» (не знал слова), на истории тоже плохо. Да, впрочем, о глупости. Подсказывал Лешке и «попух». Сегодня, наверное, будут разбирать на бюрю. Настроение отвратительное.
21.12.52
Вчера смотрел постановку в драмтеатре «Вей, ветерок» Яна Райниса.
Сама пьеса - это драма-песня, написанная стихами и прерываемая песнями и музыкой. Сама по себе она мне понравилась, но ... (я говорю «но») - не оставила глубокого впечатления.
Роль Улдыса, которую играл артист Броневой, сыграна хорошо, да и все артисты играют хорошо (особенно старухи), очень хорошее освещение, декорации, а я все ж не доволен. В самом начале, когда говорит сам Ян Райнис (артист, понятно) о пьесе, он стоит на фоне неба, по которому плывут тучи и отбрасывают на полотно тень, т.е. на «небо». Почему? Получается как-то грубо.
В училище знали, что у меня есть голос. До конца выпуска его непременно использовали в строю:
- Шабунио, запевай! - слышалась команда.
- Учил Суворов в лихих боях
Держать во славе российский флаг... - в полный голос запеваю я.
Русскую литературу у нас вел замечательный словесник майор Назаров. Он обратил на меня внимание как на чтеца. Вместе с ним я много занимался поэзией Пушкина, Маяковского, Некрасова. На торжественном концерте в Доме офицеров я вышел на сцену со стихами. Наверное, получилось неплохо, потому что за исполнение отрывка из поэмы Маяковского «В.И. Ленин» меня наградили Почетной грамотой.
Только где-то в тайниках души тянуло к музыке. Хотелось научиться играть на каком-нибудь инструменте. Вначале было фортепиано, потом баян и, наконец, скрипка, потому что у нас появился педагог- скрипач Р. Военчер. Скрипку, которую мне выдали, я всегда носил с собой. Как только выпадало свободное время, «самоподготовлялся». Ребята видят, что я достаю из футляра скрипку:
- У! ... - раздается общий стон, - сейчас начнется ...
«Сейчас» начиналось. Мои неуклюжие пальцы извлекали из бедного инструмента звуки, в которых только опытный слух мог уловить интонации пьес Майкопара и любимой - «Солнце низенько».
- Сашка, кончай, уши «завяли»! - не выдерживают одноклассники.
С уходом из училища Военчера мои скрипичные занятия закончились.
На мое счастье, вести художественную самодеятельность к нам пришел прекрасный музыкант, которого знал весь город - Вадим Аполлонович Островский. В репертуар вошла классика. Вначале он организовал мужской квартет, а затем - объединенный хор вместе с девочками.
Островский воспитывал у нас хороший художественный вкус. С его легкой руки я стал часто слушать вокальную классическую музыку по пластинкам. Так и «вышел» на Шаляпина, исполнение которого перевернуло мою душу. Первое, что я выучил с пластинки был «Варяжский гость» из оперы Римского- Корсакова «Садко». Вот тогда-то и понял, что у меня - бас.
Свои вокальные возможности я с удовольствием демонстрировал. Во-первых, ночью в спальне, о чем меня просили ребята, во-вторых, - на школьных вечерах, когда на них приглашали девочек. К такому вечеру мы готовились самым тщательным образом. И вот:
- Девочки, девочки пришли! - слышу оживленные голоса. Я выглядываю на парадную лестницу. По ней строем поднимаются юные особы в белоснежных фартучках. Они - в зале. Я пою для них! Ах, скорей бы танцы!
- Вальс! - объявляет распорядитель вечера. Только что это? Никто не танцует. Девочки в одной стороне, ребята - в другой. Эх, была-не была! Спрятав под невозмутимым выражением лица волнение, я подхожу к выбранной «леди». Поклон - и она, вспыхнув румянцем, подает мне руку. Мы танцуем самый лучший танец на свете!
Вскоре рядом с нами кружатся пары. Время летит, и вечер кончается.
- Девочки! Строиться! - следует команда их руководительницы.
- Ха-ха-ха-ха-ха!.. - раздается взрыв хохота с «нашей» стороны. Мы-то думали, что подобные приказы не для наших «богинь».
В училище пришло увлечение рисованием. Под руководством педагога по черчению и рисованию мы стали заниматься живописью. Работали и маслом, и акварельными красками. Летом в военном лагере на Сакмаре рисовали с «натуры». В нее входили арбузы, яблоки, ветки с ягодами. После занятий вся «натура» с удовольствием съедалась. Прилично овладев техникой, я к окончанию училища сделал копию с картины Левитана «У омута». Тогда мне и в голову не приходило, что занятия живописью пригодятся в будущем, когда буду искать свой грим для оперного персонажа.
Из спортивных занятий мне очень нравилось плавание, где имел неплохие достижения.
Неписаные законы армейского бытия рождали афоризмы типа: «Увидишь начальство - обойди его стороной». «Лягнула лошадь - ударь ее сразу, чтобы знала за что».
Первый «завет» убедил меня на собственном опыте после поступления в училище.
Иду по дорожке - навстречу генерал Детиненко. Замедлив шаг, как учили и, повернув голову в его сторону, я отдал «честь». А в ответ слышу:
- Плохо, товарищ суворовец, плохо! Кру-у-гом!
И так пять раз. Что же, урок пошел на пользу.
Второй афоризм был связан с верховой ездой, которой мы в обязательном порядке занимались.
 Седьмой выпуск Сг СВУ
Видя мои мучения, руководитель верховой езды капитан Хомутильников взял в руки хлыст и скомандовал:
- Готовь барьер!
Мы с Анчаром вернулись на исходную позицию.
- Вперед! - последовал приказ.
Я рысью направил коня на барьер. И в ту секунду, когда Анчар захотел повторить любимый маневр, Хомутильников изо всей силы стеганул по заду. Оскорбленный конь птицей взлетел на воздух! Моя душа ушла в пятки, но в седле удержался. Высота была взята! Тогда и прозвучали слова, ставшие «крылатыми».
В 1954 году я окончил суворовское училище с серебряной медалью. Позади остались годы подготовки к военной профессии. 11 июля я принял военную присягу. Иным себя, кроме как офицером Армии, я и не мыслил.
III.
«Было училище...»
Мои физические данные, развитые спортом, и рост в 187 см учло соответственное военное училище в Москве, предложив стать его курсантом, на что я с радостью согласился. Тем более, что туда же поступили некоторые ребята из нашего выпуска. Новое учебное заведение именовалось так: «Московское общевойсковое командное училище им. Верховного Совета РСФСР».
...Шли последние дни перед отъездом в Москву.
Из дневника. 6.VIII.54 г.
«Сегодня, наконец, кончил газету «Юный суворовец» - последнюю, мною оформленную.
Поехал к маме и начал там рисовать акварелью живые цветы. Почувствовал, что это невозможная вещь! Краски на цветах так ярки, что рука останавливается, не ведая, как передать их на бумаге - нет таких красок!..
Хотел сделать подарок Юльке, но как увидел, что ничего не вышло, пошел делать наброски кур и гусят.
Вечером поехал к Ю. Попрощались хорошо. Я еще, дурень, думал, что она властвует надо мной!.. Куда девались самонадеянность и гордость!
Нежелание потерять любимую, стремление показать себя с лучшей стороны, удерживает в откровенности. Приходится молчать и недоговаривать, а это уже не откровенность. Скорей бы жить по-настоящему, надоело копание в самом себе.
Завтра иду покупать билет до Москвы».
В столицу я приехал 19 сентября 1954 года.
С чемоданом в руках отправился на новое местожительство в Стрелково-пулеметное училище – бывший «потомок» кремлевских курсантов. Это в сорока километрах от Москвы, в Кузьминках, куда было переведено по распоряжению Сталина... Такой отдельный военный городок, огороженный забором. Внутри - шесть длинных, одноэтажных казарм, посередине - плац с трибуной.
Из дневника того же дня:
Ничем не примечательные казармы, а ведь училище организовано еще в 1917 году, а на этом месте - десять лет.
«Я думал, тут дом большой с колоннами!» - разочарованно сказал один из «гражданских», тоже зачисленный в училище. Надо отметить, что как-то сразу образовались две, не симпатизирующие друг другу группировки: выходцы из суворовских училищ, т.е. «мы» и те, «с гражданки», которые, конечно, не имели за плечами нашей крепкой подготовки. Мы их, по «наследству», звали почему-то «албанцами».
Сегодня возились с ящиками боеприпасов и оружия. Было весьма нелегко. О Ю. думаю меньше - мало времени...»
Мало времени! Не то слово! Весь военный уклад сжирал его, заставляя всех курсантов с вожделением посматривать на койку: упасть бы на нее и выспаться от души! Что такое военная машина? Кто ты, зачем ты, что из себя представляешь - эти вопросы отправлялись в психологическую «мясорубку», выдавливая из тебя человеческие качества. Солдат - автомат! Не рассуждать, а выполнять!
Наверное, без строжайшей дисциплины и абсолютного подчинения старшему по званию армии нет. Но для такой учебы нужно, как и, во всем, призвание, тогда попадешь в «кон».
После элитного обучения и воспитания нам подобное казалось издевательством над Личностью. Мы, бывшие «кадеты», осмеливались ее иметь.
Первый год ушел на изучение обязанностей простого солдата. На второй - я стал командиром взвода, и лишь после - специальность.
Прямо с сентября началась «шагистика» по 2, 4, 6 часов подряд - готовились к параду на Красной площади.
Чтобы громко и четко звучал шаг, мы привинчивали на подошвы сапог железные пластины.
Каждый день, с 6 часов утра, был расписан строго по графику. Занятия по технике, тактике, ночные марш-броски отрабатывались до автоматизма.
Даже для тренированных людей то была большая физическая нагрузка. К мечте «поспать» присоединялась еще одна: досыта поесть, так как нас кормили средне. Когда выпадал свободный часок, иногда приходилось бежать в магазин. Какое счастье было купить на свои «грошики» батон хлеба и тут же, не выходя из магазина, съесть его, запивая газированной водой.
 На привале
Горячую еду нам привезли, да еще какую! Кашу с салом, кулеш называется! Только сержант, отвечающий за обед, умудрился забыть ложки. Кулеш - в котелке, а есть чем? Выход нашли: кто веткой от елки ел, кто, как китайцы, палочками, а кто - просто «естественными ложками» - то есть рукой. Потом в тот же котелок налили компот.
От многих вещей меня спасало умение рисовать. Мы с моим суворовским однокашником и другом Владиком Гарбарем по распоряжению начальства представляли собой оформительскую бригаду. В её задачу входило рисовать и делать стенды, наглядную агитацию, лозунги и т.д., и т.п.
Однажды художественные способности Владика чуть ни привели к неприятности.
Вечер. Воскресенье. В клубе - кино и танцы. Денег на билет нет.
- «Хочешь пойти?» —спрашивает Владик.
- О чем спрашиваешь?
- «Тогда возьми вот», —говорит он и протягивает мне ... входной билет.
- Откуда? - округляются у меня глаза.
- От верблюда! - в рифму отвечает друг.
 Рисуем стенгазету
Может быть, я и прошел бы по нему в клуб, да на грех, на «контроле» стоял сам начальник клуба - ушлый дядька с наметанным взглядом:
Что-о-о? ... - зашипел он, увидев мой «проходной документ».
Я - в бега. Он гнался за мной метров четыреста, но я тогда, как говориться, был «моложе, быстрее, с длинными ногами». В тот раз повезло.
Но не все наши с Гарбарем проделки проходили бесследно.
Следующая история произошла в летнем лагере в Коврове. Ночь. Мы в окопе, в «обороне». Вокруг - мертвая тишина и скука неимоверная! Мы с Владькой по разные стороны окопа стоим. На темном небе появилась луна. Глядя на нее, я, от тоски, негромко, как волк, завыл: «У-у- у.…, У-у-у.…». Наверное, похоже, потому что, стоявшие рядом курсанты, обрадованные развлечением, захихикали. «Войдя в роль», я повернулся в сторону Владьки и усилил звук. Увлекшись, я не заметил, что хихиканье как-то стихло. Продолжая подвывать, я поднял кверху голову. Прямо надо мной «зависла» склоненная голова нашего командира:
- Курсант Шабунио, три наряда вне очереди!
- О, черт, вляпался!
- Да простите его, он больше не будет! - вступились за меня ребята.
Но тут, решив ответить «собрату», на другом конце окопа, «завыл» Владик. Разгневанный командир влепил обоим «волкам» соответствующее наказание.
С каждым годом, проведенном в училище, я стал понимать, что офицерская служба - не мое призвание, хотя все обязанности курсанта выполнял с отличными отметками.
Из армейской газеты «На страже Родины», ноябрь 1956 год:
«Недавно в нашем взводе было проведено очередное методическое занятие по тактической подготовке. Отрабатывалась тема «Солдат в оборонительном бою».
Командовать взводом было поручено курсанту Шабунио. Построив взвод, он осмотрел у курсантов оружие, задал подчиненным несколько вопросов, чтобы проверить знание пройденного материала. ... Через несколько минут уже была открыта ячейка для стрельбы из ручного пулемета. Однако курсант Шабунио справедливо заметил, что сектор наблюдения из такой ячейки недостаточен. Можно было выбрать более удобную позицию.
Занятие проходило живо, интересно.
По ходу действия обучаемым давались краткие вводные, по которым приходилось обнаруживать огневые точки, уничтожать атакующего «противника», действовать по сигналам химической и атомной тревогам.
На разборе занятия, как всегда, дается полный анализ действий курсанта-руководителя».
 Пение под духовой оркестр
Репетиции, к сожалению, были нечастыми, и я, для тренировки мозгов, занялся в свободное время стенографией: это вещь трудная, требующая упорства и постоянных тренировочных занятий.
Почему-то занятия стенографией вызывали бурную реакцию, даже ярость, моего командира:
- Ишь ты, умник какой выискался! Мое слово - закон! Это тебе не корючки в тетради писать, да книжонки почитывать!
Увы, интеллектуальный уровень воспитывающих нас офицеров оставлял желать лучшего. Порой, наши «отцы родные» двух слов внятно извлечь из себя не могли, а потому выражение «я вам кузькину мать покажу» считалось еще нежным и ласковым.
IV.
Вопросы и ответы
23. VII.57.
«Ленинград! Как памятник этот великий город!.. Пушкин, Гоголь, Чайковский, Римский- Корсаков - вся блистательная жизнь прошлого...
Часто ловлю себя на мысли об идеале. Как бы мне хотелось встретить человека, который смог помочь! Он посоветовал бы, как войти в гущу жизненных событий, он помог бы осуществиться моей заветной мечте - пению.
До ужаса мерзко слышать: «Ты – посредственность!» - опускаются руки. «Ты - талант!» - думаешь, что льстят. Да! Мы, из-за нашего воспитания, излишне угловаты и прямолинейны. Но в чем спасение? Многие твердят - книга. У меня действительно появилось просто «запойное желание» читать художественную литературу, особенно западную: Стендаль, Бальзак, Вольтер - какой блестящий язык и просто потрясающие мысли!
Теперь особенно ясно, как губительны были для меня серые годы военного училища, без надежд, без развития, без стремлений. Плохого в них оказалось намного больше, чем я ожидал. Эх! Если бы начать интересную, творческую жизнь сразу же после суворовского. Поздно жалеть! Догоняй, если не поломаешь ноги!
Сколько противоречий в душе! Как мне нужна сейчас музыка, чтобы жить и понять себя. Как быть? Дайте совет!
Определившись в ЦАТОКе (ЦАТОК Центральные автотракторные офицерские курсы), я вскоре отправился в Ленинградскую консерваторию им. И.А. Римского-Корсакова. В кармане моей шинели лежало рекомендательное письмо к директору консерватории Юрию Васильевнчу Брюшкову. В нем были такие строчки:
«Прошу нас обратить внимание на подателя сего письма. Это курсант Московского военного училища, где я работал концертмейстером. Теперь Александр Шабунио переведен в Ленинград на курсы усовершенствования командного состава. Обладает хорошим голосом (бас). Он долгое время занимался со мной и, даже, пел под оркестр. У него огромное желание учиться пению. Я очень прошу всячески помочь ему...»
Ваш бывший ученик Г. Прусаков. (19.IX.57).
Мне пошли навстречу, и вот я в классе, где два педагога-вокалиста вместе с концертмейстером собрались меня слушать.
- Что будете петь?
- Арию Варяжского гостя.
- Пожалуйста, мы вас слушаем.
После арии попросили спеть арпеджио. К своему стыду, я это слово слышал впервые, но повторил то, что сыграла пианистка.
- Да, - сказал один из педагогов, - певческий голос у вас есть, но мы пока не можем определить его тесситуру: то ли бас, то ли баритон. Вам всего 21 год, приходите через годик, пусть голос «установится».
После квалифицированного «приговора» ничего не оставалось, как засесть за учебу по военной специальности. В ЦАТОКе педагоги были отличные, техника мне нравилась и, казалось, жизнь пошла по нормальному человеческому руслу, но... Но душа не находила покоя. Что же ей нужно?
10.7.57.
«Не повезло - попал в наряд с субботы на воскресенье за то, что одни раз в строю не был в пилотке, когда все другие были. Черт его знает! Когда-нибудь я буду смеяться над этим, но сейчас... иду в наряд. Впрочем, нет худа без добра: все время буду читать.
3.8.57.
Вернулся из Большого зала консерватории. Смотрел «Лебединое озеро» в постановке Казанского оперного театра оперы и балета. Музыка Чайковского божественна! Сразу взялся за «Онегина». Стихи Пушкина так родственны замечательной музыке!..
Нет, я должен добиться своего во что бы то ни стало! Мне кажется, что в Ленинграде я на пути к возрождению. Но так ли это?
5.8.57.
Первый раз попал в Эрмитаж. Впечатление? Не сравнимо ни с чем! Здесь можно бывать каждый день, и он никогда не надоест.
11.9.57.
Вчера слушал «Свадьбу Фигаро» в оперной студии консерватории. Как мне, я особенно это почувствовал, еще далеко до оперного голоса! Нет настоящего тембра, не установился голос, не хватает дыхания и, черт его знает, как этого достигнуть! Владеть бы голосом так, как владел пером Пушкин - дерзкая мысль!..
17.12.57.
Вчера в армейском концерте пел Сусанина и «Ноченьку». Говорят, хорошо, но сам чувствую - скверно.
Нужно очень много работать, чтобы добиться подлинного мастерства, нужно много слушать профессиональных вокалистов, и, конечно, расширять свой кругозор чтением, чтобы сколько-нибудь не казаться «дубом». Господи, помоги мне!
В жизни многое зависит от ЕГО Величества Случая. Он мне представился.
Мою страстную увлеченность музыкой заметила Наталья Васильевна Соколова - бывшая оперная певица, музыкально одаренный человек. Она занималась с певцами в нашей художественной самодеятельности. Я до сих пор благодарен ей за сердечное сочувствие в моих поисках и метаниях. Как-то, придя на очередное занятие, она сказала:
- Саша, тебя услышал в концерте замечательный певец и очень тобой заинтересовался.
- Кто?
- Народный артист РСФСР бывший солист Кировского театра Николай Константинович Печковский. Он хочет с тобой познакомиться. Ты не возражаешь?
- Возражаю?!... Господи, да конечно! обрадовался я.
- Тогда он ждет нас завтра у себя дома в час дня.
 Народный артист РСФСР - Н.К. Печковский
Я только понаслышке знал Николая Константиновича. Его имя до войны было широко известно. Многие считали Печковского лучшим Германом России. За большие творческие достижения он был удостоен ордена Ленина, который вручил ему Сергей Миронович Киров.
Из воспоминаний легендарного хранителя Пушкинского заповедника Семена Степановича Гейченко:
«Сколько певцов побывало в Пушкинском заповеднике... Незадолго до смерти здесь побывал замечательный певец Николай Константинович Печковский. Он и Гмыря были после войны в опале. Печковский - так и в ссылке... Потом их «оправдали». Печковский мне рассказывал, как после реабилитации его назначили руководителем оперной студии Дома культуры имени Горького в Ленинграде. Он вернулся из Сибири, где был в ссылке, и тогда его поклонницы (их называли «печковистки»), узнав о его возвращении, на первый концерт в одном из бывших дворцов Юсупова принесли столько всего! Здесь были фраки, брюки, жилеты, да и продукты - все самое лучшее для любимого артиста. Огромная, невероятная гора всех этих вещей просто закрыла сцену» (журнал «Музыкальная жизнь», № 3, 1989г.)»
Да, Н.К. Печковский был реабилитирован полностью. Но в то время, когда я с ним познакомился, он пел только в благотворительных концертах. Поклонницы как прошлого, так и настоящего, буквально осыпали цветами любимого певца.
... Итак, по старинной лестнице мы поднимаемся на третий этаж. Я нажимаю кнопку звонка. Дверь открывается. Передо мной - не старый на вид, довольно крепкий человек. Он приветливо улыбается:
- Входите, пожалуйста, я жду вас.
В передней, снимая шинель, я будто слышу свое сердце - «тук, тук, тук...»
- Проходите сюда, - приглашает хозяин.
Мы входим в известную по рассказам «синюю комнату». Посредине её - старинный концертный рояль. Николай Константинович деликатно «не замечает» моей скованности и волнения и дает время освоиться. Затем ласково спрашивает:
- Что будете петь?
- Сусанина, - отвечает за меня Наталья Васильевна, садясь за рояль.
Я начинаю петь. Как мне кажется, от приподнятого чувства и неподдельного волнения ария звучит лучше, чем обычно.
Печковский внимательно слушает, а после окончания, говорит:
- Что ж, для человека, который не обучался профессиональному пению, совсем неплохо. Но это - в целом! Природный материал у вас хороший, но заниматься надо очень еще много, во-первых, звуком, потому что голос звучит не ровно, во-вторых, дыханием - оно у вас поверхностное, а это - фундамент для качественного звуковедения. Хотите стать настоящим певцом?
- Очень! Для меня в жизни - это самое заветное, - отвечаю я.
- Тогда будем заниматься у меня дома каждый день. Я подготовлю вас для поступления в консерваторию. Вы согласны?
Боже мой, согласен ли я?! Он еще спрашивает!!
- Да, большое спасибо, я буду стараться - лепечу я слова благодарности.
Начались наши занятия, кстати, абсолютно безвозмездные со стороны Печковского. Они шли каждый день по часу в течение трех месяцев. Мы начали с «азов» вокального искусства: упражнения на ровность звука, на «опертое» певческое дыхание. Занятия, которые с большой отдачей, темпераментно и страстно проводил Печковский, были необыкновенно увлекательными: самые большие трудности становились преодолимыми...
11.1.58.
«Moй фанатизм в занятиях безграничен. Мне очень нравится манера Николая Константиновича фразировать звонкие согласные. Такие согласные помогают «пробить» звуковой барьер оркестра (впоследствии я убедился в этом на оперной сцене). Ставит правильно голос - больше петь «грудью», а не все - «в рту», как у меня... Я чувствую, как голос и в самом деле зазвучал по-басовому мощно и ярко».
 А. Шабунио и Н.К. Печковский
- Но у меня нет концертного костюма! - испугался я, - нет не только что фрака, но даже обычного, «цивильного».
То была житейская правда: как па концерты, так и в жизни у меня был единственный «костюм» - лейтенантская форма.
- Фу, какие пустяки! - ответил мой педагог. - Ты наденешь один из моих.
- Ваш?!
- Ну, да, все очень просто. Давай-ка примерим и посмотрим, что подойдет.
Он принес несколько костюмов, белых рубашек и с десяток галстуков. Из них выбрали, на взгляд Н.К., наиболее подходящий. Костюм подошел мне по росту, но не по объему. Мне нужен был бы по габаритам номера на три меньше. Брюки, схваченные ремнем, сидели нормально, а вот пиджак, рассчитанный на «животик» был весьма просторен..
- Это совсем не страшно, хуже, когда узко. Посмотри в зеркало, - подвел меня к высокому трюмо Печковский..
Я посмотрел. Оттуда на меня глянул респектабельный молодой человек с очень непривычным для меня обликом..
- Вот так! - удовлетворенно сказал Печковский. - Вполне прилично, привыкай..
Потом, когда мне доводилось петь с Николаем Константиновичем в концертах, я был в его костюме...
12.1.58
Сегодня Печковский рассказал мне о своей первой встрече с Федором Ивановичем Шаляпиным. Вот как это было.
«Меня подвели к Шаляпину и сказали: «Вот, Коля, он певец хороший, но сумасшедший: стулья ломает». Действительно, был случай, когда от огорчения из-за не получающейся роли, я, схватив первое попавшееся под руку кресло, поднял его и грохнул об пол. Кресло, конечно, разлетелось на мелкие кусочки.
Шаляпин посмотрел на меня и, лукаво прищурив глаз, ответил: «Если так, то певцом он будет настоящим».
16.2.58.
((Ездили в Пушкинский заповедник на день памяти А.С. Пушкина. Группа была небольшая: три артиста из оперного театра, Н.К. Печковский и я. Приехав вечером 14 февраля в Святогорский монастырь, обосновались при нем в ма-ленькой гостинице. Утром к нам пришел директор заповедника Семен Степанович Гейченко. Мы, одевшись, вышли во двор Святогорского монастыря. Было солнечное морозное утро. И здесь, совсем неожиданно для всех, Гейченко начал читать Пушкина:
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный,
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
Я увидел, как лицо Гейченко преобразилось: оно стало одухотворенным, красивым, наполненным каким-то особым внутренним светом. Это было не только актерское перевоплощение. Из Гейченко просто фонтаном исходило, искрилось и переливалось огромное чувство бесконечной любви к Пушкину и его поэзии. И в данном месте, и в данный момент, так органичны и уместны были пушкинские строки.
Я прочитал слова С.С. Гейченко, спустя 31 год, в журнале «Музыкальная жизнь» (№ 3 за 1989 г.), и они так напомнили мне то далекое утро:
«Для меня красота Пушкинских гор - родная, вынянченная, «выслушанная». Думаете эти места памятные только потому, что здесь бывал Пушкин? Это край особой любви поэта к природе, особого созвучия с ней. Здесь прозренья Пушкина разделяли долины, леса, птицы. Грамоте Пушкин обучился в Москве, культурным стал в Петербурге, а всепонимающим - в Святогорском, Михайловском. Здесь он почувствовал, что такое вера, надежда, любовь ко всем проявлениям жизни. Научился понимать язык листьев, травы, зверья.... Здесь ...ветру в дар на темну ель повесил звонкую свирель...».
То зимнее утро, 15 февраля 1958 года, по всем параметрам соответствовало особому чувству соприкосновения с душой великого русского поэта. Безмолвие. Студеная снежная тишина. Вековые деревья, укрытые снегом. Здесь было какое-то иное нравственное измерение, не отягощенное миром обыкновенной цивилизации.
Мы поднялись к могиле поэта. И вновь звучали его стихи, органично вписываясь в окружающий нас святой мир последнего пристанища поэта.
А затем, спустившись, мы сели в настоящие русские сани и по дороге, воспетой Пушкиным, отправились в Михайловское. Дорога была очищена от снега. По бокам ее поблескивали от солнца высокие сугробы.
В дом поэта, по техническим причинам, нас не пустили. Тогда мы вышли на заснеженный берег Сороти. - «Смотрите, - сказал Гейченко, - сама природа охраняет это место». Нам открылась вековая, изумительная по своей красоте и простору, русская даль! Та самая, которую знал, видел и любил великий русский поэт.
Па прощанье С.С. Гейченко подарил мне с дарственной надписью фотографию леса Пушкинского заповедника. Неизгладимое впечатление! Думаю, что эта поездка обязательно дает толчок творческому воображению и вдохновению».
20.2.58.
Вчера к Николаю Константиновичу приехал старик, сидевший с ним в лагере. Он сейчас живет в Курске. Было много воспоминаний, особенно о людях, кто им тогда помогал. Неожиданно старик взял мою руку и объявил, что способен предсказать мое будущее. Я согласился и вот что услышал: «Ты будешь жить долго. В детстве ты потерял отца. Потом, с 7 по 14 лет, много пережил. У тебя богатый, но противоречивый внутренний мир. Иногда тебе не хватает слов, чтобы выразить мысль. Ближайшие три года у тебя будет борьба за свои идеалы, а, потом - прямой путь в искусство. Не изменяй себе. Не ставь бекара не в творчестве, ни в жизни! Не отказывайся от преодоления трудностей, от желания достичь «недостижимое».
31.3.58.
Спел в консерватории. Репертуар: Ария Филиппа из «Дона Карлоса» Верди, «Сомнение» Глинки, «Старый капрал» Даргомыжского. Слушала специальная вокальная комиссия в составе педагогов консерватории Ольховского, Докукиной, Ульянова, Тихонова, Ветрова и Печковского. Потом было обсуждение. Ни одного голоса против! Только Ульянов посомневался «не баритон ли?». Его не поддержали.
После этого прослушивания профессора Ленинградской консерватории написали коллективное письмо в Министерство Обороны СССР с просьбой разрешить мне учиться в консерватории на вечернем отделении. Оно попало к первому заместителю министра обороны, главнокомандующему сухопутными войсками Андрею Анатольевичу Гречко. От него пришел ответ:
«В случае отличного окончания военного училища разрешить учиться на вечернем отделении консерватории».
Я выполнил это условие, закончив военную учебу с отличным дипломом и получив звание «лейтенант автомобильной службы». Местом работы стало Ленинградское артиллерийское училище.
Всю жизнь я бережно храню пожелтевшую от времени тетрадь, исписанную каллиграфическим почерком Николая Константиновича Печковского. Здесь записаны его заметки по работе над художественным образом того, или иного оперного героя.
«Приступая к разбору и работе над ролью, первое, на что надо обратить внимание, это на эпоху, которую композитор имел в виду, создавая то или иное произведение. Мы, оперные певцы и студенты консерваторий, этот важный пункт, порой, игнорируем, спеша работать над вокальной стороной. Чайковский, творя «Пиковую даму», взял именно Екатерининскую эпоху. Она исторически известна богатством и пышностью двора, изяществом манер, светским лоском. Здесь и увлеченность французской речью, и костюмы, и манера поведения. Это касается абсолютно всех персонажей, без разграничения на большие и малые партии. Припомним высказывание самого Чайковского, его опасения о неправильном, смешном произношении французского языка. Чайковский неспроста заострил наше внимание, введя в партитуру оперы чисто французские акценты: пастораль, танцы, песенку графини из «Ричарда Львиное сердце». Вот когда познакомимся с эпохой, тогда и можно переходить к разбору и анализу своего героя».
Летом 1958 года, сдав вступительные экзамены, я был зачислен на вечернее отделение вокального факультета в класс профессора Василия Михайловича Луканина. В его класс я и стремился попасть. Народный артист РСФСР, солист Кировского театра оперы и балета, профессор В.М. Луканин вел в своем классе басов.
Среди его учеников были, к примеру, такие: лауреат конкурса им. М.И. Глинки Малышев - стажер Кировского театра, А. Манухов - солист того же театра, Евг. Нестеренко - будущий народный артист СССР и ведущий солист Большого театра.
7.5.58.
Эта страница написана собственной рукой Николая Константиновича Печковского:
«Я верю, что ты достигнешь больших вершин в искусстве, но должен при этом всегда ко всему критически подходить. Никогда не делай выводов с первого раза, так как с первого раза ты не сможешь охватить все глубоко, а воспринимаешь больше душой. К себе подходи тоже критически, не увлекайся, а то начнешь все хаять, или будешь всем доволен - и то, и другое плохо. Помни, чего достиг на определенный отрезок времени, старайся утвердиться, даже если есть какие-то неточности. В дальнейшем, при работе, они уходят, и приходит новое, хорошее. Даю еще один совет: никогда не начинай учить ноты, не прочтя целиком всего произведения, которое начинаешь учить. Тебе потом легче будет осилить его музыкально - это я говорю тебе с полной уверенностью, потому что всю жизнь я работал только так».
V.
Постижение
Моя заветная мечта сбылась - я студент вокального отделения Ленинградской консерватории!
Как и хотел, я попал в класс профессора Василия Михайловича Луканина. Вместе со мной, в нашей группе по музыкальным дисциплинам учились, тогда совсем молодые, и, мало кому известные, будущие «звезды» вокального искусства СССР: Ирина Богачева (народная артистка СССР, будущая примадонна Киевского театра), Валерий Малышев - лауреат конкурса им. М.И. Глинки. Правда, ему пришлось оставить певческую карьеру из-за болезни. Он впоследствии вылечил себя травами, а потом написал книгу под интригующим названием: «Воспоминания травника и певца». Чуть позже, в наш коллектив влился Евгений Нестеренко (впоследствии народный артист СССР, ведущий солист Большого театра). Он пришел из самодеятельности. В его голосе были хорошие, крепкие «низы», а вот «верха» абсолютно не было. Луканин сотворил чудо, «выстроив» его голос.
Так как я учился на вечернем отделении, то продолжал работать, при этом, успевая петь в концертах, особенно праздничных:
Из программы концерта окружного смотра художественной самодеятельности воинских частей и военно-учебных заведений Ленинградского военного округа 23 марта 1959 года, вечер:
II отделение
М. Глинка - Ария Руслана из оперы «Руслан и Людмила»
М. Глинка - «Сомнение»
Исполняет лейтенант Шабунио
Из газеты «На страже Родины» от 19.04.59.
«У лейтенанта Шабунио Александра Сергеевича красивый баритонный бас. Такой голос не часто встретишь даже среди певцов-профессионалов. И поет офицер всегда с удовольствием, темпераментно. В его репертуаре - классические арии и романсы, русские народные песни, вокальные произведения советских композиторов.
На итоговом концерте Шабунио исполнил арию Руслана из оперы М.И. Глинки «Руслан и Людмила» в сопровождении духового оркестра, которым дирижировал капитан Юрченко. Ныне лейтенант Шабунио - командир автомобильного взвода в одном из военных училищ. И все же, офицер нашел время для занятий на вечернем отделении Ленинградской консерватории».
Какая умилительно-трогательная фраза: «достаточно загружен»! попробуйте, примерьте на себе шкуру лейтенанта! Начало жизни - 6 часов утра: на твоей «холке» и военная техника, и гусеничные машины, и необученные солдаты, командовать которыми приходилось на северном морозном воздухе. Порой, так уматывался, что, сидя на лекциях по истории музыки, просто позорно засыпал.
Фанатичная любовь к пению искупала все издержки житейского бытия. Вот опять взять, к примеру, Руслана, о котором выше шла речь. Партия - очень сложная как в вокальном, так и в сценическом изложении. По молодости и глупости я считал, что пушкинский герой - весь «на виду»: доступен, понятен и мною достаточно «выявлен». Ан нет! Годы ушли на глубокую и тщательную работу над этой ролью. Уже будучи профессиональным певцом, я искал, искал, искал... И находил! Только двадцать лет спустя, в 1974 году, пресса обрадовала меня такой фразой: «Доблестный Руслан в исполнении заслуженного артиста РСФСР Александра Шабунио - настоящий витязь древней Руси. Артист обладает голосом красивого тембра и ровного звучания. Яркая сценическая внешность актера хорошо сочетается с образом храброго богатыря».
Но, ох, сколько воды утекло, чтобы «вылепить» свое индивидуальное! Честно признаюсь, мне по душе больше русские характеры, русские образы, особенно, переживающие, страдающие и, в то же время, сильные духом - Игорь, Кочубей, Гремин и, мой обожаемый, Руслан.
Судьба «улыбнулась доблестному витязю». Спустя год после начала учебы в консерватории я попал под сокращение в армии и был уволен в запас. Теперь я стал работать в ЦАТОКе лаборантом-электромехаником, но, уже, как гражданское лицо. Правда, недолго. Через несколько месяцев курсы закрыли. Новая работа, хотя, по- своему, и была творческой, к пению никакого отношения не имела. Два года я работал инженером-конструктором в Высшем военно-морском училище им. Ф.Э. Дзержинского. Весь рабочий день стоял за кульманом. По ночам подсознание «выдавало» во сне болты и гайки определенного узла, а, порой, рождалось решение неподдающейся технической задачи.
И все же, и все же, и все же...
Моя душа была там - в консерватории. Надо было всячески дополнять и расширять свои музыкальные и артистические познания.
2.01.60г.
«Вы должны научиться «жрать» знания. Я всегда в таких случаях вспоминаю Шаляпина.
Как-то на одной вечеринке я сидел с Мамонтовым, и мы издали наблюдали молодого Шаляпина, находившегося в кругу больших мастеров; там были Репин, Серов и другие. Он слушал их с жадностью, стараясь не проронить ни единого слова.
Мамонтов толкнул меня ногой и сказал: «Смотри, Костя, как он жрет знания. Вот так и вы должны также жрать знания».
Сегодня прочитал у Константина Сергеевича Станиславского эти слова. Думаю, что они станут и моим жизненным убеждением».
 Галина Вишневская исполняет "Сатиры" Д. Шостаковича 25.03.61
«Пишу под впечатлением от концерта, который состоялся в Большом зале Ленинградской филармонии. Я впервые слышал двух замечательных художников нашего времени - Галину Вишневскую и Мстислава Ростроповича.
Певица появилась на сцене в золотом парчовом платье, в золотых туфельках с золотой диадемой на голове. Ее наряд подчеркивал точеную фигуру, глаза и выразительное лицо. Царственно и гордо она подошла к роялю, за который садился элегантный, в черном фраке Мстислав Ростропович. Мне подумалось: «Он же виолончелист, при чем тут рояль?» но с первых же аккордов все сомнения отпали: он аккомпанировал безупречно.
В 1-ом отделении звучал Даргомыжский. Вокальная сторона была выше всех похвал, хотя в эмоциональном плане, на мой взгляд, Даргомыжский может быть более сердечным.
Зато II-е отделение стало триумфальным! Оно было представлено двумя циклами: «Песни и пляски смерти» Мусоргского и «Сатиры» (Картинки прошлого) Шостаковича на стихи дореволюционного поэта Саши Черного. У Мусоргского то были четыре органичных, драматических спектакля, спетых образно и артистично, художественно завершено. Просто здорово!
А кульминацией вечера стало второе исполнение (первое было в Москве, в прошлом месяце) «Сатир» Шостаковича. Ядовито-ироничные тексты Саши Черного в соединении с гротесковой музыкой композитора просто «хлестали» зал. О! Все эти романсы явились злым откровением для сегодняшнего времени! Их глубокий внутренний смысл Вишневская преподносила безошибочно, точно, с блеском:
Наши предки лезли в клети
И шептали там не раз:
«Туго, братцы, ... видно, дети
Будут жить вольготней нас».
Дети выросли. И эти
Лезли в клети в грозный час
И вздыхали: «Наши дети
Встретят солнце после нас...»
И в таком же духе далее. Я почувствовал, как партер замер, лица побледнели и застыли. Было какое-то общее оцепенение. Я думаю, что не у одного меня носилась трусливая мыслишка: «Ну все, ну предел! Сейчас придет «воронок» и отправит в места не столь отдаленные и тех, кто поет, и тех, кто слушает». Зато галерка неистовствала, устроив исполнителям грандиозную овацию. Да, эмоциональное и художественное впечатление от пения не рассказать словами: Вишневскую надо слушать и слышать!»
Кроме индивидуальных занятий с В.М. Луканиным, мне очень многое дала оперная студия Ленинградской консерватории. Здесь родилась моя первая оперная партия - Зарецкий в «Евгении Онегине» Чайковского. Дата рождения - 22 января 1961 года. К занятиям в оперной студии я присоединил и концертную деятельность.
15 февраля 1961 года еще в ЦАТОКе я спел концерт в двух (!) отделениях. По-моему, данная «акция» - неслыханная дерзость для студента- второкурсника! Заявка была сделана и, судя по репертуару, совсем неплохая:
I отделение
1. Римский-Корсаков - «Пророк»
2. Чайковский - «Растворил я окно»
3. Чайковский - «На нивы желтые»
4. Чайковский - «Благословляю вас, леса»
5. Мусоргский - Монолог Бориса («Скорбит душа»)
6. Малашкин - «О, если б мог выразить в звуке...»
II отделение
1. Рахманинов - Рассказ старика из оперы «Алеко»
2. Лишин - «Она хохотала»
3. Шуберт - «Смерть и девушка)
4. Верди - Ария Филиппа из оперы «Дон Карлос»
5. Масснэ - «Элегия»
 А. Шабунио в роли Мельника
Помимо вокальной партии, роль была тщательно сделана с режиссером-постановщиком спектакля, заслуженным деятелем искусств РСФСР В.А. Чарушниковым. «Русалка» «вживую» транслировалась по Ленинградскому телевидению. На сегодня - вещь абсолютно немыслимая! Только представьте, что студент консерватории поет (без фонограммы!) сложнейшую партию басового репертуара - кошмар! Но молодость всегда уверена в себе. Наверное, это так, потому что все прошло вполне благополучно. А после... А после меня ждала потрясающая встреча.
На следующий день я пришел к Луканину на очередной урок. Гардеробщик, принимая мое пальто, сказал:
- Саша, тут тебя один человек дожидается.
- Кто?
- Не знаю. Да вот он у окна стоит.
Я обернулся и увидел стоявшего у высокого окна человека лет пятидесяти. Мы встретились глазами. Человек улыбнулся и, чуть раскачивающейся, но твердой походкой, шагнул мне навстречу:
- Вы Александр Шабунио?
- Да, - подтвердил я.
- Вы вчера пели по телевидению в опере «Русалка»?
- Да, - кивнул я головой.
- У вас редкая фамилия. Пожалуй, на весь Ленинград одна. Скажите, вашего отца не Сергеем Петровичем звали?
- Сергеем Петровичем, - недоумевая от расспросов и почему-то заволновавшись, ответил я.
- Я - бывший офицер-подводник. Зовут меня Василий Васильевич Mатвеев и я - двоюродный брат твоего отца. Мы с семьей вчера смотрели оперу и увидели в титрах такую необыкновенную фамилию. Здравствуй, мой племянник Саша!
Несколько мгновений я стоял столбом. Слишком неожиданной, слишком неправдоподобной явилась для меня свалившаяся ситуация.
Память об отце была для меня священна. О нем, живом, - моя боль и несбывшаяся мечта всей моей жизни! Как мне в ней не хватало сильной отцовской руки, внимания и поддержки, совета и мужской ласки! Память мгновенно открыла страницы детства. Но что может помнить шестилетний ребенок? Помню, как утомленный после работы, отец спит на кровати, положив ноги на табуретку. А вот он привез из Мичуринска розовощекие яблоки! Мама режет их на дольки и, нанизав на нитку, вешает сушить впрок. Вот мы с отцом на реке Цне. Мы купаемся, а отец, держа меня на руках, погрузился в воду с головой». Я испугался и отчаянно заорал. Потом вижу, как он гребет в лодке, а потом несет на своих плечах домой. Вот и все! Вот и все дорогие моему сердцу воспоминания...
Теперь у меня в Ленинграде появился родной, гостеприимный дом. Здесь меня всегда встречали с любовью и радостью. Здесь я находил «и стол, и дом», внимание к моим проблемам, совет и поддержку. Да будет светлой память о моем дяде Васе, ставшим мне близким и родным человеком!
С 14 июня 1962 года оперная студия отправилась на летние гастроли, сначала в Курск, а потом в Тулу.
28 июня в Туле состоялся мой дебют в опере Гуно «Фауст» (партия Мефистофеля).
Тула, 20.VII.62. газета «Коммунар».
«Интересен, хоть и несколько традиционен Мефистофель. Молодой, талантливый исполнитель А. Шабунио сочными мазками лепит яркий, музыкально и сценически выразительный образ».
 Эскиз грима Мефистофеля
В молодости мой Мефистофель был зловещим чертом, просто страшилищем, с голым, до половины черепа, лбом и крохотной, как запятая, бородкой.
«Мой» Мефистофель появился значительно позже. Он резко отличался от «старого»: не злобный сатана, а легкий, красивый, чертовски обаятельный дьявол! Костюм - ярко-красный, изредка вспыхивающий «огоньками», голубоватый цвет лица, на лбу - экзотическая серебряная цепочка.
Весь его облик, манеры, скользящая походка напоминают змия, соблазнившего Еву яблоком познания. Его убедительность - завороженная, умело преподнесенная - такой впечатляющий аргумент, перед которым никто не устоит - ни Фауст, ни Маргарита!
21.1.63.
«В Ленинград приехали солисты Большого театра. В камерном исполнении прозвучит опера Даргомыжского «Каменный гость». Спектакль состоится в Большом зале Ленинградской филармонии. Состав исполнителей: Лаура - Ирина Архипова, Донна Анна - Дина Дян, Дон Жуан - Алексей Масленников, Командор - Евгений Нестеренко. Дирижер - Б.Э. Хайкин.
В этом спектакле я пел второго гостя. На репетиции произошел казус. От волнения я вступил на «четвертушку» позже.
Хайкин остановил оркестр и «с подтекстом», уничтожающе мягко, бросил: «Ну уж, если мы из-за второго гостя будем останавливаться...»
Я готов был от стыда провалиться под сцену! Нельзя давать себе распускаться ни при каких волнениях».
25.1.63.
«Я бы сказал, что вообще на сцене нужно учиться владеть своими эмоциями и готовить сценический костюм так, чтобы ничто не могло «выбить» тебя из образа, который ты представляешь. Сегодня мне рассказали в консерватории эпизод, который, не смотря на свою комичность, очень поучителен.
Вот что произошло однажды на сцене оперной студии во время спектакля «Риголетто» Верди.
Шла одна из драматических сцен оперы: Риголетто, стоя на коленях, со слезами на глазах, умоляет придворных вернуть ему похищенную дочь.
Риголетто (стоя на коленях, поет, рыдая):
«Господа, сжальтесь вы надо мною...
Старику дочь его возвратите...»
«Придворные», согласно мизансцене режиссера, стоят в различных позах. Одни делают вид, что им плевать на мольбы шута, двое отвернулись и «разговаривают» друг с другом, третий, скрестивши на груди руки, насмешливо улыбается...
В этот напряженный момент у «придворного», что стоял у кулисы, эффектно опершись на шпагу, лопнула бечевка, поддерживающая его короткие, уложенные складками, штаны. Они бесшумно и стремительно ... спали с артиста вниз. «Придворный», войдя в роль, ничего не заметил и остался в той же «скульптурной позе».
Взор у публики «явились» белые колготки, на которых болтались семейные трусы в голубенький цветочек.
Зал оживился. «Придворный антураж», почувствовав оживление в зале и увидев не к месту улыбающиеся лица зрителей, стал ощупывать себя, проверяя, все ли у них в порядке, и штаны, в том числе. Шум зала и улыбки усилились. Риголетто также услышал неподобающие моменту смешки и начал судорожно ощупывать себя. Все это он делал на пении:
- «Ведь там - угадал я ...» (рука ощупывает, не отлетел ли «горб» на спине, приделанный для «образа»)
- «Ведь там - не ошибся...» (руки «загуляли» по рукавам костюма)
- Ведь там - отвечайте! (руки сползают вниз, ощупывая собственный «нижний этаж»)
Кульминационного вскрика: «Молчишь, ты! Мой Бог!» - зал не дождался. Разразился гомерический хохот слушателей и всех артистов на сцене. Сидящий в первом ряду партера знаменитый писатель Алексей Николаевич Толстой, от смеха просто свалился на пол! Занавес закрыли. Спектакль был сорван.»
4.4.63.
«Записал на грампластинку романсы С.И. Танеева. Цикл Ленинградского композитора Чистякова «Песни мужества» был записан чуть раньше».
24.5.63.
«Сегодня спел государственный экзамен и получил «5». Программа:
1. Бах - Ария из «Magnificat»
2. Шуман - «На чужбине»
3. Вагнер - Ария Вотана из «Золота Рейна».
4. Глинка - Ария Руслана
5. Танеев - «Пусто отзвучит»
6. Прокофьев - Рассказ комиссара из оперы «Повесть о настоящем человеке».
7. Кабалевский - «Не изменяйся, будь самим собой»
8. Обработка Римского-Корсакова - «Вспомним, вспомни»... рус. нар. песня.
Да, совсем забыл сказать! Уже на IV курсе я перешел на дневное отделение и стал работать по специальности в Ленинградской филармонии, периодически сотрудничая с Домом композиторов.
Консерватория и ее оперная студия, конечно, дали мне, как певцу и артисту, крепкую профессиональную основу для дальнейшей творческой деятельности. Только многое я делал и самостоятельно, постоянно расширяя как свой кругозор, так и репертуар. «Перелопачивал» огромное количество художественной и музыкальной литературы, включая философские, публицистические материалы, не забывая о живописи. Я просто «впитывал» все, что, на мой взгляд, должно было помочь в работе на сцене. Так, исподволь, формировался собственный взгляд, собственное видение того, или иного, художественного и вокального образа. Некоторым правилам я придерживаюсь всю жизнь, хотя бы вот этим, взятым от великого скульптура Родена:
а) «Работайте с ожесточением... Упражняйтесь без передышки... Нужно набить руку в ремесле... Не теряйте терпения, не рассчитывайте только на вдохновение... Его просто не существует. Единственные добродетели художника - мудрость, внимательность, искренность, воля...
б) Только владея в совершенстве техникой, можно заставить зрителя забыть о ней...
в) Любите благоговейно мастеров, которые предшествовали вам. Восхищение - это крепкое вино для благородных умов».
Вот эти последние слова станут отправной точкой к следующей главе.
VI.
«Я вызываю голоса былого»
Класс камерного пения в консерватории вел народный артист РСФСР, профессор Сергей Николаевич Шапошников, солист Малого оперного театра. Старожилам Оренбурга это имя знакомо. С.Н. Шапошников пел в нашем городе во время войны, когда сюда был эвакуирован МАЛЕГОТ.
Так вот, на одном из уроков он и говорит:
- Саша, намечается поездка по Украине вместе с Дмитрием Борисовичем Кабалевским. Должен был поехать с ним я, но никак не могу: сорвутся давно запланированные гастроли в Японии. Как ты смотришь на то, если я предложу Кабалевскому твою кандидатуру?
- Как смотрю? Да кто же откажется от такой неслыханной удачи!
- Тогда в «темпе» готовь его произведения, во- первых, сонеты Шекспира, арию Тараса из спектакля «Семья Тараса», во-вторых, - ряд песен: «Мельник, мальчик и осел», «Бараны», «Серенаду Дон-Кихота».
Я немедленно взялся учить эти произведения. Через неделю в Ленинград приехал администратор Кабалевского Давид Персон. Они вместе с Шапошниковым прослушали меня, одобрили исполнение, и я отправился в Москву на переулок Неждановой, где жил Дмитрий Борисович Кабалевский.
Как всегда, при таких обстоятельствах встречи с выдающимися музыкантами, я ужасно волновался. Дверь мне открыла пожилая женщина, приветливо предложив пройти в кабинет, откуда слышалась музыка: кто-то играл на фортепиано Баха.
- Доброе утро, - поздоровался я, открыв дверь кабинета.
- Здравствуйте, здравствуйте, - доброжелательно ответил Дмитрий Борисович, поднимаясь из-за рояля.
- Вы Александр Шабунио из Ленинграда? Я вас жду.
Небольшой кабинетный рояль композитора был завален нотами, рукописями, книгами, письмами.
Мое лицо меня «выдало». Дмитрий Борисович увидел, как я взволнован и смущен.
- Да не надо так волноваться, - подбодрил Кабалевский, - мне Шапошников звонил, сказал, что у вас все в порядке, что вы все выучили и очень быстро.
Он убрал стоявшие на пюпитре ноты.
- Я люблю поиграть с утра Баха, - утвердительно сказал композитор. - Его музыка очень настраивает меня на творческую работу. Присаживайтесь, - пригласил он, садясь в кресло.
Я аккуратно примостился напротив. Дмитрий Борисович поразил меня худобой и высоким ростом. Я, слава Богу, не маленький, но он был значительно выше. Когда он в кресле положил ногу на ногу, то они просто сплелись винтом. Дмитрий Борисович расспросил меня об учебе, о педагогах, о творческих планах на будущее. В разговоре возникла атмосфера простоты, сердечности и душевной открытости. Я понял, что это свойство - отличительная черта дома Кабалевских. Куда исчезли мои скованность и смущение! Я совсем перестал чувствовать, что передо мной выдающийся музыкант современности. Непосредственный и веселый, с какой-то приподняторомантической душой, он мне напомнил рыцаря всех времен и народов Дон-Кихота. Впоследствии я убедился, что за глаза его многие так и называли. Во мне он вызывал такое доверие к себе, что я тут же в него влюбился.
Заметив, что я освоился и «расположился», Дмитрий Борисович сел за рояль:
- Давайте начнем с сонетов Шекспира, - предложил он, открывая ноты. - Только вначале мы немного поговорим о них. В «Сонетах» самое главное для певца - донести текст и смысл каждой фразы. Вы подумайте, какое это чудо! Поэт жил четыреста лет назад, в Англии, но, рассказывая о себе, он говорит о нас, наших сегодняшних проблемах, раздумьях, сомненьях, надежде...
- Как похоже на то, что говорил когда-то Печковский: надо начать работу над произведением с первоисточника, то есть с текста, - вспомнил я «про себя» своего первого учителя.
- С этого и начал, - ответил я. - Мне показалось, что перевод глубок и интересен. Самуил Яковлевич Маршак подчеркивает главную мысль просто, доступно и высокохудожественно.
- Совершенно верно! - оживился композитор. - Маршак - один из немногих переводчиков, которые, как говорит Чуковский, владеет искусством переводить и не букву буквой, улыбку - улыбкой, душевную тональность - душевной тональностью. Он вскрывает философскую глубину шекспировской мысли.
- Я выбрал те, которые мне наиболее близки. Некоторые я считаю просто биографическими, особенно один.
- Какой?
- «Трудами изнурен, хочу уснуть», - засмеялся композитор. - Ведь каждый мой день перегружен до предела!
- Дмитрий Борисович, когда я учил «Сонеты», мне показалось, что певучая и напевная вокальная партия следует за движением поэтической строки.
- Я и старался музыкой подчеркнуть все изгибы мыслей и чувств поэта. Вы знаете, как определил форму шекспировского сонета Самуил Маршак?
- Нет, не знаю.
- В каждом сонете - четырнадцать строчек. Три катрена - четверостишья, связанные между собой движением и развитием мысли. Их можно представить как анфилады светлых и высоких парадных комнат. А вот заключительное, как бы отдельно стоящее двустишье - это маленькая комнатка в глубине дома. Она - убежище самого поэта: именно там он откроет вам сокровенную суть стихотворения, сделает свой вывод, поставит, как говорят, точку над «i».
Так что давайте, как можно точнее донесем до слушателя не только настроение. Музыкальные интонации должны точно соответствовать смыслу шекспировских строк.
Так началась наша работа над циклом. Дмитрий Борисович чутко поддерживал голос фортепианным сопровождением. Порой он останавливал меня и в очень деликатной форме делал замечания, которые я тут же фиксировал карандашом над нотной строчкой.
В процессе репетиции я осмелел настолько, что стал излагать свои соображения по поводу той или иной интонации, темпа. Внимательно слушая, Кабалевский шел мне навстречу! Надо ли говорить, что такое общение с автором, замечательным композитором и музыкантом, стало откровением и оставило яркий след в моей жизни.
Подошло время гастролей.
Из журнала «Советская музыка» № 3 1962 г.
«Не так давно Д. Кабалевский побывал на Украине.
В четырех крупных городах - Киеве, Донецке, Горловке и Днепропетровске - состоялись его авторские симфонические концерты, а в Ждановке и Днепродзержинске прошли камерные вечера. Творчество композитора было представлено в гастрольных программах очень разнообразно: Четвертая симфония и сюита «Комедианты». Скрипичный и Третий фортепианный концерты, музыкальные зарисовки к трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта». «Патетическая увертюра», «Десять сонетов Шекспира» - далеко не полный перечень исполняемых произведений. В программы вошли сочинения для детского хора, в том числе, кантата «Песня утра, весны и мира». Вот почему наряду со взрослыми исполнителями - скрипачкой Л. Бруштейн, певицей Т. Янко, студентом Ленинградской консерватории А. Шабунио и оркестрами Киевской, Донецкой и Днепропетровской филармоний - в концерте участвовали многие детские коллективы, ученики музыкальных школ.
Поездка длилась три недели. Повсюду композитору сопутствовал большой успех, многие произведения бисировались».
 Д.Б. Кабалевский аккомпанирует А. Шабунио
Зал Днепропетровской филармонии был полон.
До начала концерта оставалась пять минут, а Кабалевского все еще не было. Симфонический оркестр, разыгрываясь, уже сидел на сцене. Солисты в концертных костюмах готовились к выходу. В нашу комнату вошел директор филармонии вместе с главным администратором.
- Дмитрий Борисович не у вас? - встревоженно спросил директор.
- Нет, - ответил я. - Он собирался в гостинице, и за ним должна была прийти машина.
- Так я отправил ее около часа назад! Тут ехать- то всего - ничего. Что могло случиться - ума не приложу! - стонал главный администратор.
- Давайте задержим начало. А ты беги, звони в гостиницу! - приказал главному администратору директор.
Прошло пятнадцать минут - Кабалевский не появлялся. Что же случилось?
По служебной лестнице я спустился в вестибюль. Там стояли директор и главный администратор. Оказалось, что Кабалевский выехал из гостиницы сорок минут назад. Так где же он?
Из зала стали выходить люди и спрашивать: «Когда начнется концерт?».
И тут в вестибюле появился шофер машины, где должен был ехать маэстро.
- Где Кабалевский? - все мы закричали в один голос.
- Там, - ответил шофер и показал на выходную дверь.
Директор и главный администратор выбежали на улицу.
Совсем неподалеку от филармонии, на противоположной стороне улицы, на тротуаре, где зияла большая выбоина, стоял Дмитрий Борисович. Оказалось, когда он, приехав, вышел из машины, то увидел, как женщина с ребенком на руках попала ногой в злополучную яму и чуть не упала. Отправив шофера звонить в милицию, Кабалевский встал возле опасного места и стал предупреждать прохожих держаться от него подальше. Добровольный «часовой» не ушел до тех пор, пока приехавшая милиция не поставила ограждение.
А вот какой эпизод произошел в Донецке. Утром, вместе с Дмитрием Борисовичем и молодой талантливой скрипачкой Лилией Бруштейн - ученицей Давида Ойстраха - мы пришли на репетицию с местным симфоническим оркестром.
Оркестранты - народ оригинальный и непредсказуемый. Они иногда «углубляются в собственную значимость», не понимая, что совершают, порой, бестактность.
Итак, мы входим в зал. Музыканты «разыгрываются». И вот, сквозь всеобщую звуковую атмосферу, Кабалевский, да и мы тоже, явственно слышим, как первый скрипач наигрывает ... концерт Хачатуряна. Что он этим хотел показать - одному Богу известно! Только наше ощущение, а для композитора в первую очередь, было не очень приятным. Ведь должна была исполняться музыка совсем другая! Я почувствовал, что Кабалевскому эдакий «пассаж» показался даже вызывающим. Только он, как человек сдержанный и воспитанный, не показал вида.
- Внимание, - деловито постучал маэстро палочкой по пульту, - начнем с III части скрипичного концерта.
Репетиция началась. Лиля уже ждала взмаха дирижера. В последний момент я увидел, как Кабалевский, едва заметно, глазами, «сделал знак» Лиле. Она, поняв этот «знак», чуть улыбнувшись, утвердительно качнула головой. Взмах дирижера - и скрипичная партия пошла в таком бешеном темпе, что, ошалевшие от неожиданности музыканты, с трудом его подхватили. III-я часть концерта и так стремительна, а тут еще «с ускорением». Лилины пальчики виртуозно, озорно и весело делали свое дело, безупречно и четко ведя за собой оркестр. Оркестранты, от напряжения, взмокли от пота, с трудом поспевая за солисткой. Дмитрий Борисович невозмутимо дирижировал, слегка улыбаясь, когда встречался глазами с Лилей.
 Д.Б. Кабалевский с участниками гастрольной поездки
Затем раздался общий смех и бурные аплодисменты. Все поняли, как профессионально красиво их «высек» маэстро.
После поездки Дмитрий Борисович подарил мне ноты исполняемых с ним произведений, сопроводив каждый сборник добрыми словами. Вот, к примеру, что он написал:
«Отменному Дон Кихоту - Саше Шабунио от Кола Брюньона».
21.12.61.
А на титульном листе сонетов Шекспира запечатлены такие слова:
«Дорогому Саше Шабунио на память о совместных концертах, о хороших днях, проведенных в поездке по Донбассу - Украине, с пожеланиями самых больших успехов и благодарностью за отличное исполнение этих сонетов».
12.12.61
Крупнейший композитор XX века, дирижер, пианист, милостью Божьей музыковед, прекрасный педагог Дмитрий Борисович Кабалевский - ярчайшая Личность русского музыкального искусства. А его общественная деятельность! Друзья Кабалевского художники Кукрыниксы, в шутку звали его «Народным музыкальным университетом», что абсолютно соответствовало истине.
На одном из его юбилеев неизвестный автор пропел на мелодию «Артековского вальса» такие слова:
«Пусть Ваши идеи, пусть Ваши заботы
Плоды золотые приносят скорей.
Пусть завтра не буквы, не цифры, а ноты
Ребята всосут с молоком матерей.
Среди музыкантов не станет профанов,
Среди молодежи не станет повес,
И все человечество станет в карманах
Носить партитуры симфоний и месс».
Судьба подарила мне еще две личные встречи с Кабалевским - в Москве и Ташкенте. Но мы периодически переписывались. Вот одно из писем:
1.3.62, Москва
«Дорогой Саша!
Спасибо тебе большое за новогоднее поздравление. И не сердись, пожалуйста, что до сих пор не ответил. Год начался трудно (впрочем, прошлый год, как ты знаешь, тоже не слишком легко кончился). Работы, дела, опять поездки (был уже не только в Ленинграде, но и в Узбекистане).
А Донбасс я вспоминаю с большим удовольствием и пользуюсь случаем, чтобы еще раз от души тебя поблагодарить. Надеюсь, мы с тобой еще не раз помузицируем - я был бы этому рад. Как твои дела? Узнал, что хорошо. Обнимаю тебя и шлю самые добрые пожелания.
Д. Кабалевский.
Передай, пожалуйста, мой привет жене, надеюсь, мы с ней когда-нибудь познакомимся».
В свое время я много переписывался со своим педагогом Василием Михайловичем Луканиным. У меня сохранилось одно письмо Кабалевского к Луканину, которое он мне переслал:
«В репертуаре Александра Шабунио много моих вещей и, должен сказать, что поет он их отменно... Это в высшей степени одаренный музыкант, обладающий красивым голосом и этичным вокальным мастерством. Репертуар его широк и разнообразен. Он включает в себя большое количество народных песен, камерных сочинений и оперных партий. Особо я хотел бы подчеркнуть, что А.С. Шабунио является активным пропагандистом советской музыки, относясь к исполняемым произведениям советских композиторов с любовью и вниманием.
Несмотря на молодой возраст и сравнительно небольшой стаж работы, я считаю, что уже сегодня он является зрелым певцом с большими перспективами дальнейшего творческого роста (2.11 63)».
К сожалению, многие письма профессора В.М. Луканина, принадлежавшие мне лично, я не могу представить. Однажды, по просьбе одного из известнейших наших певцов (не хочу называть его имени - оно слишком известно), тоже ученика Луканина, я их ему послал «на время». С тем они и канули в Лету, несмотря на все попытки заполучить их обратно. Что ж, как говорится, Бог ему судья!
«Когда на суд безмолвных, тайных дум
Я вызываю голоса былого, -
Утраты все приходят мне на ум,
И старой болью я болею снова».
Глубокий смысл этих шекспировских строк постигаешь с годами, когда теряешь дорогих и близких по духу людей, которые были в твоей судьбе и останутся в ней до конца - Николай Печковский, Василий Луканин, Дмитрий Кабалевский. Всех их объединяла общая духовная черта - любовь к жизни.
В опере Кабалевского «Кола Брюньон» устами главного героя она, на мой взгляд, высказана очень ярко и точно: «Жизнь хороша, друзья мои! Одно лишь худо - коротка! Ах, как хотелось бы побольше!»
VII.
Люди и роли
Я прожил детство и юность в Оренбургском крае. Климат Ленинграда мне мало подходил: возникали частые простуды, которые мешали вокальным занятиям. “Если так будет продолжаться, - думал я, - прости-прощай творческая карьера!” От простуд помогли не таблетки, не теплые шарфы, а плавание! Вспомнив суворовское увлечение, я регулярно стал ходить в плавательный бассейн, где за тренировку проплывал полтора-два километра. “Форма”, благодаря этому, быстро восстановилась. Простуды? Испарились, будто их сроду не было.
Учебу я совмещал с работой солиста Ленинградской филармонии. И вот перед государственными экзаменами у меня произошла встреча, определившая дальнейшую судьбу.
После одного из концертов, где я пел, ко мне подошла женщина. Это была А. Миралимбаева, режиссер Ташкентского оперного театра. Оказалось, что их театр очень нуждается в артисте моего плана. Миралимбаева предложила стать солистом Ташкентского театра имени Алишера Навои.
- Петь? В оперном театре? - вначале не поверил я.
- Петь, петь, петь! - ликовала моя душа.
Давняя мечта - на пороге свершения. Ташкент - город южный, там можно не опасаться неожиданных простуд. Согласен!
В июне 1963 года пришло письмо из Ташкента:
“Уважаемый Александр Сергеевич!
Приглашаем Вас для работы в нашем театре в качестве солиста первой категории. Просим прибыть в г. Новокузнецк в первых числах июля с. г. для участия в гастролях театра.
Во время гастролей Вы должны будете ввестись в спектакль “Риголетто" (Монтероне) и работать над партией Кочубея в опере “Мазепа".
Гарантируем оплату дорожных расходов Вам и Вашей семье, а также предоставление жилплощади”.
Это письмо подписал директор Государственного ордена Трудового Красного Знамени академического театра оперы и балета им. А. Навои X. Рахманов, главный дирижер Б. Иноятов, главный режиссер Г. Миллер.
Условия, обещанные театром, были выполнены, за исключением одного. “Жилплощадь” оказалась гостиничным номером, правда, в хорошей гостинице напротив театра, который оплачивал наше проживание. Прошло более года, прежде чем мы получили квартиру. Здесь помог забавный случай.
Главный начальник капитального строительства Ташкента до страсти любил классическую оперу. Но если бы только! Начальник страждал, не более - не менее, спеть... в оперном спектакле, да и не абы там что, а, непременно, главную партию.
Дирекция театра пошла к нему на прием “выбивать” квартиры.
- На Чиланзаре целый район строится, - помогите нам! У нас ведущий солист с семьей второй год живет в гостинице. Мы стоим под угрозой того, что он плюнет на все и уедет. Тогда рухнет весь репертуар! Все в ваших руках.
- И в ваших тоже, - ответил начальник капитального строительства. - Дайте мне спеть князя Игоря - помогу!
- Игоря?! Но вы ведь...
- Тогда не дам!
Обе стороны, как говорят в дипломатических кругах, в конце концов, пришли к взаимному соглашению. Радости главного начальника не было границ! И он спел - как спел, не важно, - но спел полностью в спектакле партию князя Игоря. Самолюбие и амбиции были удовлетворены, а через неделю театр получил три (!) квартиры, одна из которых досталась нам.
В Ташкенте я работал четыре года, спев около двадцати оперных партий и став ведущим басом.
22 ноября 1964 г.
“Подвожу ИТОГИ прошедших дебютов:
29.12.63. - Кочубей (Чайковский “Мазепа”)
10.03.64. - Дон Базилио (Россини “Севильский цирюльник”)
17.03.64. - Галицкий (Бородин “Князь Игорь”)
13.06.64. - Воевода (Римский-Корсаков “Пан Воевода”)
22.07.64. Рамфис (Верди “Аида”)
22.10.64 Игорь (Бородин “Князь Игорь”)
15.05.65. - Борис (Мусоргский “Борис Годунов”)
22.05.65. - Пимен (Мусоргский “Борис Годунов”)
К этому списку следует подключить сольный концерт в двух отделениях: I - Танеев и Чайковский, II - Шостакович и Кабалевский, который состоялся 14.09.64г.
Меня включали во все официальные концерты, проходившие на сцене оперного театра. Здесь же проходили декады искусств республик СССР. Здесь выступали выдающиеся музыканты современности: Д. Шостакович, А. Хачатурян, Д. Кабалевский... Я горжусь, что пел в присутствии Шостаковича в зале его “День радости”.
Но бывали и другие концерты, проходившие, так сказать, в “неформальной” обстановке. Вот здесь я себя чувствовал неважно, выражаясь бытовым изречением, “не в своей тарелке”. Артистов на таких “концертах” никто не слушал. Мы работали под звон бокалов и веселый гул подвыпивших гостей. Я не раз думал; как заставить себя слушать? Думал-думал, и - придумал! Случай использовать найденное решение вскоре представился.
После низложения Никиты Сергеевича Хрущева в Ташкент приехал знакомиться с местным начальством новый правитель - Леонид Ильич Брежнев. Дорогого гостя встречал Генеральный секретарь Узбекистана Шараф Рашидов. После официальной церемонии, согласно восточному гостеприимству, он пригласил Брежнева к себе на дачу.
Я открывал концерт. Выйдя на импровизированную сцену, я увидел перед собой пиршественный стол. Брежнев сидел спиной, буквально, в двух шагах. Зазвучало вступление, и с воодушевлением я запел:
Когда с вершины завоеванной
Глядишь ты, Родина, вперед,
Твой взор высокий и взволнованный
Невольно за сердце берет...
На первых же словах Брежнев повернулся лицом к “сцене” и стал внимательно слушать. Пирующие также затихли, прекратив пить и жевать. Когда я закончил петь словами “И мы в то время будем жить!”, Леонид Ильич хлопнул несколько раз в ладоши, и тут же последовали бурные аплодисменты “придворной свиты”. Теперь всегда на подобных мероприятиях я пел только песни высокопатриотического плана - нашел “выход”!
Нередко для исполнения отдельных оперных партий приглашали известных певцов. В ноябре 1963 года к нам приехал народный артист СССР Алексей Иванов. Совсем недавно была издана его книга “Об искусстве пения”, где я нашел много интересных мыслей, полностью совпадающих с моими размышлениями. Вот, к примеру:
“Чтобы выражать, надо знать (что?) и уметь (как?)”.
В этот приезд Алексей Иванов исполнял заглавную партию в “Риголетто”. Эта опера - “дежурное блюдо” многих театров. Спектакль существовал давно и оброс штампами и “отсебятиной”. Я пел Монтероне. Партия - небольшая по объему, но тесситурно-мощная в вокальном отношении. Обычно на моем пении артисты, занятые в этой сцене, делали, что Бог на душу положит: “придворные” шептались и сплетничали, герцог - “обольщал”, Риголетто смеялся над очередным анекдотом партнера. Мне было совершенно непонятно, кого проклинать: циничного герцога, наглого шута, собственную судьбу?
В тот раз, не обращая ни на кого внимания, я приготовился петь “на публику” и на дирижера. Но произошло неожиданное. При первых моих словах Риголетто-Иванов вздрогнул и отошел от кучки придворных. Затем, повернувшись к залу спиной и глядя на меня, он опустился передо мной на колени. Вся сцена мгновенно приобрела иной, глубокий и трагический смысл. Теперь свои обвинения я бросал конкретному человеку, виновному в моем отцовском горе. Когда сцена закончилась, зал разразился бурными аплодисментами.
После спектакля я подошел к Алексею Иванову:
- Алексей Петрович, я просто потрясен! Когда я увидел коленопреклоненного Риголетто, то почувствовал, как мурашки побежали по телу, и здесь появились особые, совершенно особые интонации. Это было ново, захватывающе, интересно!
- Как же иначе? - искренне удивился Иванов. - В опере - не только пение, но и действие. Они взаимосвязаны. Действие же идет от настроения, вызванного музыкой.
- Поэтому Риголетто так и реагирует?
- Конечно! Ведь никто из окружающих не знает, что у него самого есть тайная жизнь, где смыслом стала красавица-дочь. Риголетто вместе со своим господином наделал немало пакостей, но тут, слыша Монтероне, он как бы заглядывает в собственную судьбу. И предчувствия его не обманывают. Он с ужасом ощущает, что сам стоит на пороге неведомой катастрофы. Риголетто не может не сопереживать Монтероне!
После встречи с Алексеем Ивановым я понял, что стою на правильном пути. Теперь в каждой роли я старался дойти до сути, до малейших штрихов, до “точек и запятых”. Допустим, Базилио в “Севильском цирюльнике”. Какова его внешность? Он вынюхивает, подслушивает, подсматривает! Нос длинный и острый, лицо вытянутое, с заостренным подбородком. Базилио - явно не аристократ, значит, руки неизнеженные. Деньги хватает цепко и жадно. Я сделал немало зарисовок по гриму и костюму, прежде чем нашел образ, в котором чувствовал себя органично.
Из газеты “Ферганская правда” (23.12.66г.)
“Дон Базилио - учитель музыки, воплощение корыстолюбия и алчности... Гимном клевете артист А. Шабунио раскрывает гнусность и подлость этого поклонника звонкой монеты. Как дрожат его руки, принимая деньги от графа Альмавивы! С какой легкостью необыкновенной, он, подкупленный графом, вынуждает его тут же заплатить вновь, не забывая при этом сорвать и с доктора Бартоло...”
Когда спектакль часто исполняется, но редко контролируется режиссером, он, со временем, “разбалтывается”. Артисты, чтобы лишний раз вызвать хохот зрительного зала, находят собственные мизансцены, положения, трюки. Вот что однажды произошло на гастролях в Коканде в декабре 1967 года.
Публика, пришедшая на “Севильского цирюльника” была на оперном спектакле впервые. Восток - дело тонкое, там свои обычаи.
За “долгоиграние” нам все, сделанные режиссером мизансцены надоели, а шутки приелись. Но в этот раз зал стал реагировать на происходящее на сцене, буквально, на каждую реплику. Ах, так! Артисты стали “нажимать” на свои фразы, усиливая комический эффект, превращая шутку в фарс. Я, по глупости, тоже решил “развлечься” и переусердствовал.
В одной из сцен, выхватив у офицера ружье, я стал им манипулировать: вверх - вниз, вверх - вниз, делая при этом приседания. “Упражнения” увидела служанка Берта и залилась совсем не артистическим смехом. Скрывая свой смех, я повалился за спину Берты. Увидев нас, захохотал Фигаро. И пошла, и пошла цепная реакция! Смеялись все, кто стоял на сцене. Дирижер увидел не “тот смех” и.. не выдержал также. От хохота он сполз под пульт. Оркестранты, ничего не понимая, но, видя смеющегося дирижера, стали вставать со своих мест. Не переставая играть, они начали вытягивать шеи, заглядывая на сцену, тем самым, прибавляя всеобщего веселья. Просто истерика какая-то началась!
Ситуацию с большим трудом остановил дирижер, нашедший в себе силы встать на свое место. Перед нами “зависла” дирижерская палочка. Мы уставились на нее, постепенно успокаиваясь. Опера пошла своим чередом. Этот случай показал, что владеть собой надо при любых обстоятельствах и, Боже упаси, выходить “из образа”.
Остались в памяти гастроли в “сердце пустыни” Кызыл-Кум. Мы долго ехали по ровному плато на легковых машинах, а глаза видели один песок. Где же здесь город Учкудук? Наконец, взобравшись на один из пригорков, увидели его. Он имел вполне нормальный современный вид. Перед открытой эстрадой Центрального парка сидела публика - солдаты, встретившие наше появление громкими аплодисментами. Тот же “Севильский цирюльник” прошел без эксцессов и на хорошем творческом подъеме. А после нас повезли ужинать. Через десять километров по пустыне перед машинами возник оазис: из-под земли бил родник, экзотически смотрелись зеленые деревья и летнее жилье - юрты. Прямо на земле были разложены ковры с подушками, а на коврах - все дары Востока, радующие глаз проголодавшихся “служителей Мельпомены”.
Мы “возлегли”, и пир начался. Сколько было уничтожено бешбармака, фруктов, овощей совместно с шампанским и коньяком - история умалчивает!
В 1964 году у меня прошли две премьеры. 17 мая я спел Галицкого, а 22 октября - князя Игоря. По образам и характерам, да и по музыке, конечно, то были два противоположных друг другу человека. Тем интереснее творческая задача. Я перечитал все, что имело хоть какое-то отношение к истории Древней Руси, начиная с материалов об Ипатьевской летописи древнерусского оригинала “Слова о полку Игореве” и кончая современными авторами.
30.11.64 г.
“На генеральной репетиции после “Песни Галицкого” весь хор разразился аплодисментами - случай из ряда вон выходящий, но чрезвычайно лестный. Я испытал редкое чувство счастья от такой оценки! А на первом спектакле так “заигрался”, так напрыгался по мизансцене с пола на стол, со стола - на пол, что с трудом допел партию до конца: сбилось дыхание и “полезло” под горло, никак не мог его успокоить. Ведь в партии нет ни малейшей зацепки для отдыха! Умей распределять свои силы и в том, и в другом плане!
Прочитал прессу о Галицком:
“В игре и пении А. Шабунио любопытным показалось, что его Галицкий, во-первых, как бы пародирует современного гуляку, а во-вторых, у его Галицкого гражданское сознание отсутствует полностью». Верно подмечено!
В декабре 1964 года поехали на гастроли в Москву. Сюда мы привезли очень редко исполняемую, почти забытую оперу Римского-Корсакова “Пан Воевода”.
Из журнала “Музыкальная жизнь” № 4. 1965 г.
“Опера Римского-Корсакова “Пан Воевода” впервые прозвучала в Москве 60 лет назад под управлением Сергея Рахманинова ... В узбекском театре - самый молодой по составу исполнителей спектакль.
Заглавную роль исполнил недавний выпускник Ленинградской консерватории А. Шабунио. Впечатление от его исполнения остались хорошим, особенно, в вокальном отношении”.
13 декабря 1964 г. “Пан Воевода” был представлен на сцене Кремлевского Дворца съездов. После спектакля за кулисы пришла тогдашний министр культуры СССР Екатерина Алексеевна Фурцева с мужем. Она очень тепло отозвалась о спектакле, найдя для артистов добрые, хорошие слова.
С этой оперой у меня связан комический, но житейско-правдивый эпизод. Как говорится, и смех, и грех!
В “Воеводе” мне впервые пришлось изображать на сцене любовь и страсть. Обычно, для басов партии пишутся совсем в другом плане - героические, комические, характерные. А тут - любовь!
Роль Ядвиги, любовницы Воеводы, исполняла заслуженная артистка РСФСР Розалинда Лаут. Она хороша была во всех отношениях: и как актриса, и как певица, и как яркая женщина, обладающая красотой, обаянием и темпераментом. Я никогда не представлял собой ханжу или монаха, да и мне тогда еще и тридцати лет не было. Так вот, идет репетиция с оркестром. Мы поем наш любовный дуэт: Воевода:
Вот теперь я только понял,
Что тобой одной жизнь моя полна!
Вот теперь я только понял,
Что с тобою одною я счастлив быть могу. (нежно привлекает ее к себе)
Ядвига (в его объятиях) -
Ты понял, мой милый, теперь,
Ты понял, мой милый, теперь!
А я, мой милый, ни минуты сомневаться не могла,
Что лишь в тебе - мое блаженство,
Что в тебе лишь жизнь моя!
Такие любовные речи и страстная музыка, без передачи определенного внутреннего состояния, не вызовут ответной реакции слушателей. Они просто вам не поверят.
Войдя в образ, Ядвига-Лаут безумно страстно, “по-настоящему” прильнула ко мне так, будто мы и по жизни были любовниками. Я, ощутив в объятиях ее тело с головы до пят, почувствовал женщину, которая безумно меня любит и страстно хочет принадлежать мне! Бог мой! Что тут со мной началось! “Природа” не осталась безучастной и откликнулась на зов. Испытываемое чувство было столь сильным, столь потрясающим, что я ... Нет-нет, не то, что вы подумали! Я ... расхохотался, а голос пресекся и напрочь исчез. Воевода “вывалился” из образа. Мудрейший Наум Абрамович Гольдман невозмутимо остановил оркестр:
- Линда, милочка, вы что-то слишком уж увлеклись. Пан Воевода не выдерживает столь бурного проявления чувств. Страсть, оно понятно, есть страсть, но все-таки в сценических пределах. Пожалуйте, еще раз!
Мы вновь запели про наши отношения. И опять - просто кошмар какой-то! На словах Ядвиги “в тебе мое блаженство”, “природа” вновь взбунтовалась.
О черт! Голос, беспомощно пискнув, пресекся, и я ... замолчал. Гольдман опять остановил оркестр:
- Саша, ты что? В руки себя взять не можешь?
- Не могу, - страдая от сухости в горле и окончательно “обеззвучев” прошептал я.
- А на спектакле?
- Не знаю, такое со мной происходит впервые, - обескураженно ответил я.
- Ах, молодежь-молодежь! Ах, язык музыки и чувств! Ну-ка, включите “тормоза”, а то зритель вас не поймет. Полегче, полегче, - засмеялся Гольдман.
Я стал включать “тормоза”. Розалинда, чуть улыбнувшись, сделала то же самое. Гольдман в третий раз взмахнул дирижерской палочкой, и мы, с грехом пополам, не глядя друг на друга, завершили злополучный дуэт.
 Мусоргский "Борис Годунов". Борис - нар. арт. СССР И. Петров, Пимен - А. Шабунио
- Иван Иванович, я ваш давний поклонник еще с курсантских времен, и просто поражен благородством и красотой вашего тембра. Вы - поющий контрабас!
- Спасибо на добром слове, - улыбнулся Петров. - В вашем зале легко петь, потому что у него прекрасная акустика. Да и сам театр необычен.
- Хотите, я познакомлю вас с ним поближе? - предложил я.
- С удовольствием, - ответил певец.
После экскурсии, осмелев, я предложил Петрову:
- Иван Иванович, окажите честь встретиться с нашими артистами. Мы приглашаем вас на ужин. Гарантирую, что, вернувшись в Москву, сможете похвастаться, что ели в Ташкенте истинно узбекское блюдо - “кавирма палов”.
-Это еще что такое? - удивился он.
-Узбекский плов! По-настоящему его готовят только здесь.
С благодарностью согласие было получено, и я отправился к артисту нашего театра Роберту Борухову, на квартире которого и должен был состояться званый вечер.
Роберт Борухов был человеком неординарным, специфическим, с большим чувством юмора. Увидев меня впервые, он спросил:
- Новенький? Вечером на спектакле будешь?
- Да, - не понимая, зачем он спрашивает, ответил я.
- Сегодня, в качестве подарка на твое появление в театре, я посвящаю тебе свою арию, - торжественно произнес он.
- Очень рад, большое спасибо, тронут вашим вниманием, - закланялся я в ответ.
- Во время исполнения я сделаю тебе “знак”, и ты поймешь, что ария звучит только для тебя. Ты где будешь сидеть?
- На втором ярусе.
- Жди!
Вечером шел “Риголетто”, но партию Монтероне пел дублер, и мне хотелось его послушать.
Вот закончилась ария “Куртизаны - исчадья порока”. Слушая, я разглядел среди “придворных” Борухова в костюме Марулло.
- Что он мне готовит, какой такой подарок?
После отчаянной арии Риголетто придворные “реагируют” на мольбу шута. Каждый со своей репликой. Тут Марулло, который “добрее и чище душой”, оборачивается ко второму ярусу и, протягивая в приветственном жесте руку, поет свою “арию”:
- Жаль мне Риголетто! - на этом она закончилась.
Я понял его “посвящение”.
Так вот, вместе с Боруховым мы поехали на Центральный рынок. (Я был определен в качестве рабсилы). На рынке он долго и придирчиво выбирал рис и, переходя от одного продавца к другому, бормотал:
-Не то, не то ... - не обращая внимания на шумные призывы торговцев, расхваливающих свой, товар.
-Да он везде одинаковый! - взмолился я.
- Ты ничего не понимаешь в настоящем рисе, так и молчи! - осадил меня Борухов.
Лишь где-то на двадцатом варианте рис был куплен.
- Теперь нужны лук, морковь и специи. Будем искать! - тоном, не допускающим возражений, заявил Борухов. Мы отправились на новые поиски. Нашли. Купили.
- А теперь дело за бараниной и, непременно, свежайшим внутренним жиром! - скомандовал “закупщик сырья”.
Молча я поплелся за придирчивым знатоком плова. Нашли. Купили. Отоваренные компонентами восточного кушанья мы, наконец, добрались домой.
-Ты когда-нибудь видел, как готовят настоящий узбекский плов? - подозрительно спросил меня Борухов.
- Нет, - честно признался я. - Но я его ел.
- Вкусно?
-О...! - я сглотнул слюну. При одном воспоминании мне очень захотелось есть.
-Я понял, что ты в жизни знаешь мало, - утвердился Борухов. - Узбекский плов готовят только настоящие мужчины - это главнейшее условие. Смотри, несчастный, запоминай, авось, в жизни пригодится!
“Настоящий мужчина” начал священнодействовать. Он порезал мясо на небольшие кусочки, лук - кольцами, морковь - соломкой.
- А какая разница, как резать? - встрял я.
- Важная и принципиальная! - бросил Борухов. - Это узбекский плов, - проскандировал он, - а не какая там рисовая каша с мясом. Не отвлекай!
 Нар. артист СССР И. Петров в роли Базилио и А. Шабунио
- Не зубчики, не дольки, а целые! - подчеркнул повар-певец, назидательно подняв указательный палец. - И запомни на веки веков: Боже упаси, мешать плов во время варки - это варварство! Он должен “потомиться” минут двадцать - и готов!
Гости не заставили себя ждать и собрались к финалу варки коронного узбекского кушанья. Плов был выложен “горкой” на широкое, плоское блюдо. По бокам его красовалась зелень, редиска и красные дольки помидоров. Дух от плова шел такой, что эмоциональные гости, во главе с Иваном Ивановичем Петровым, встретили его появление бурными аплодисментами. Борухов сиял! И вправду, он заслужил законные поздравления. Еда, перемежаемая пиалами с горячим зеленым чаем, была восхитительна!
Но главной основой прекрасного вечера стал, все- таки, Иван Иванович Петров. Он много и занимательно рассказывал о своей работе, гастролях за границей, встречах с выдающимися певцами современности. Эти рассказы были ярки, увлекательны и остроумны, так как артист оказался, ко всему, и великолепным рассказчиком. Такое общение всегда приносит большую радость и оставляет след на долгие годы. Наш вечер удался на славу!
VIII.
Бунт земли и шапка Мономаха
Ташкент - город уникальный, экзотический. Вести о нем идут из второго века до нашей эры:
Омытый желтым азиатским зноем,
Пропахший солнцем, древностью, садами,
Он необъятно стар и дерзко молод,
Непобедимой молодостью молод.
Ан. Иванов
За прошедшие века историческая судьба города претерпевала многое. Но одно из самых трагических в ней произошло 26 апреля 1966 года:
“... Зловеще загудела земля ... 600 подземных толчков ударили в дома и улицы Ташкента ... Бедствие лишило многих людей крыши над головой ... Артисты пришли в свой театр, которым так гордится столица Узбекистана, и увидели: грудами штукатурки лежит на полу ажурная лепка, в трещинах стены ... Тогда все, кто пришел, - и совсем юные актеры, и народные, и лауреаты - все взялись за лопаты, швабры, ведра ... Вечером театр как всегда принял зрителей ...
В тот день в Ташкенте заканчивалась декада белорусского искусства и литературы. Известный узбекский композитор и дирижер Ашрафи стоял за кулисами с великолепной вазой в руках — он готовился преподнести ее друзьям - белорусам. И снова театр тряхнуло так, что драгоценный подарок чуть не вылетел из его рук. Зазвенели хрустальные подвески люстры; казалось, еще мгновение, и они дождем посыпятся на головы зрителей. Но обошлось!”
“Вечерний Ленинград” 15.08.66 г.
Если честно признаться, то работать при землетрясении в аварийном здании большой нужды не было. А вот огромный риск для жизни находившихся здесь людей грозил непоправимыми последствиями. На одной из репетиций, во время толчка услышал, как над сценой заскрипел колосник. Я едва успел отскочить к стене, как на место, где только что стоял, обрушился огромный пласт отвалившейся от потолка штукатурки. Помедли секунду - “прощай, радость, жизнь моя”!
Почти все глинобитные дома (а их в городе было немало) обрушились полностью. Каменные дома как-то держались, но были в трещинах, и люди опасались в них заходить. Очень плохо действовала информация, точнее, она полностью отсутствовала. Молчали радио и телевидение, молчало правительство.
В это время я жил в квартире - “хрущевке” на Чиланзаре вместе с женой и дочкой. Первые дни люди нашего дома, как и других, соседних, спали на улице в палатках рядом с подъездами: боялись ночевать в квартирах. С мятежной природой шутки плохи! Только ночи были холодными, и мы вернулись домой. Наши соседи ночевали у нас на полу, где спали, не раздеваясь, так как с первыми толчками, обычно в четыре-пять утра, выскакивали на улицу. Благо, что мы жили на втором этаже.
“Бунт природы” продолжался до июня, с большей или меньшей оценкой в баллах. Здесь землетрясение - явление не столь редкое. Чуть менее интенсивно, оно происходило в 1965 году в это время в Ташкенте проходили гастроли солистки Большого театра СССР Ренаты Бабак.
В тот вечер Рената пела “Кармен”. Перед сегидильей ощутился первый толчок, с потолка посыпалась пыль. Публика зашумела и бросилась к выходу. Музыканты оркестра, побросав смычки, рванули со своих мест в темпе “allegro”. Дирижер с легкостью джейрана перепрыгнул барьер оркестровой ямы и улетучился. Хозе убежал за кулисы. Сцена и зал мгновенно опустели - остались два человека - Рената Бабак и я, сидящий на втором ярусе. Певица растерянно пропела в зал: “Я вам пропою сегидилью”, - и недоуменно развела руками: кому петь-то? Повернувшись, она ушла вслед за Хозе. Занавес оставался открытым.
После второго толчка земля, к счастью, успокоилась. Я увидел, как из правой кулисы высунулась голова помрежа и посмотрела в зал. Он уже стал наполняться народом, который возвращался на свои места. Смехом и улыбками люди заглушали пережитый страх. Оркестр занял свое место, дирижер встал за пульт. На сцену вернулись герои - Хозе и Кармен. Взмах дирижерской палочки - и гордая Кармен- Бабак запела:
У бастиона в Севильи
Друг мой живет Лиллас - Пастья...
В это же время в филармонии шел концерт гастролирующего пианиста. Там было еще хлеще! После первого толчка рояль “отъехал” от исполнителя. Пианист, двигая ногой банкетку, на которой сидел, последовал за роялем. После второго толчка рояль вновь покатился и “доехал” до кулисы. Пианист, не переставая играть, “поехал" вслед за ним. Сцена “погони” так подействовала на слушателей, что никто не ушел из зала!
Год 1966 памятен интересными гастролями в Москве и Ленинграде, где я пел одну из моих любимых партий - Бориса Годунова.
"Мы многим обязаны Ленинградской консерватории, - вспоминал народный артист СССР, профессор Мухтар Ашрафи - Она в годы войны была эвакуирована в Ташкент Диплом дирижера выдан мне ею ... В спектакле, которым мы открыли наши гастроли, партию Бориса пел Александр Шабунио, тоже выпускник Ленинградской консерватории ...”
“Вечерний Ленинград”, 15.08.66 г.
Мы приехали на гастроли полным составом, более трехсот человек. В репертуаре были самые лучшие спектакли, уже завоевавшие славу и известность в стране.
“На спектаклях узбекских артистов билетов не было. “Лишних билетиков” тоже не было. Говорили, что кто- то устроился в директорской ложе ... Все может быть... Так же, как был бесспорный успех!”.
“Вечерний Ташкент”, 24.09.66 г.
26.08.66 г.
“Как досадно, когда на спектакле происходят “накладки", да еще на гастролях, да еще в Кировском театре! На днях пел Мефистофеля. Подошла сцена с Вагнером - оглядываюсь, а его нет! Туда-сюда, нет - и все! “Что делать?", - лихорадочно скачет мысль. Я, взмахнув плащом, резко оборачиваюсь к хору. Выражение лица, видать, было такое, что, поняв его причину, хор бросился "помогать” мне, посылая реплики за Вагнера. Невероятно, но сообща злополучный эпизод проскочили. Хороши шуточки! Оказалось, что артиста, который пел Вагнера, просто забыли предупредить, что он занят в спектакле".
Гастроли в Ленинграде открылись оперой “Борис Годунов”.
“Лучшие традиции русской музыкальной школы щедро питают творческие поиски молодого оперного театра Узбекистана...
“Что развивается в трагедии? Какова она? - писал А С. Пушкин в своих заметках о драме “Борис Годунов”. - Человек и народ, судьба человеческая и судьба народная”.
Этой “программе действий” следует узбекский театр. Дирижер Н. Гольдман и режиссер А. Миралимбаева “читают” драму Мусоргского не только как трагедию совести преступного царя Бориса, но как конфликт между народом и царем ...
... Перед нами Борис. Монолитен и глубоко трагичен его образ в исполнении А. Шабунио. Красивый голос, пластичный и ровный во всех регистрах, незаурядное актерское дарование позволяют певцу выявить тончайшие нюансы в психологическом раскрытии сложнейшего характера царя Бориса”.
“Вечерний Ленинград” 20.08.66 г.
Сказать, что я был глубоко уверен в себе и спокоен, представляя Бориса в Кировском театре, значит покривить душой. Волновался! И очень сильно волновался. Ленинградцы - публика изысканная, много повидавшая. Ко всему, в зале сидели “свои” – бывшие однокашники, знакомые, профессора Ленинградской консерватории и мой любимый первый учитель - Николай Константинович Печковский. Здесь был самый настоящий экзамен “на зрелость”. Реакция переполненного зала, аплодисменты вселили надежду и счастье, что “мой Борис” в Ленинграде принят!
После спектакля в гримуборную пришел Печковский:
- Молодец! Убедил!, - он обнял и расцеловал меня. - Я понимаю, что тебе сейчас не до меня и вообще ни до чего. Так ты отдыхай, а завтра жду тебя дома, в обычный час. Адрес, надеюсь, не забыл?
- Да что вы! ...
Следующим утром я сидел в такой знакомой «синей» комнате. Николай Константинович прибаливал, но, как всегда, был приветлив и жизнерадостен:
- Давай, рассказывай по порядку, в письмах все не расскажешь. Вчера ты взял “вершину Казбека”.
- Но взобраться на этот “пик”, как говорится, “мно-о-ого каши пришлось съесть”.
- Как я понял, ты пел Бориса в редакции Римского- Корсакова.
- Да, и считаю, что она - самая верная, без домыслов, “накруток” и длиннот.
- Ты прав. Римский-Корсаков жил с Мусоргским в одной комнате, когда тот сочинял “Бориса”. Уж кто-кто, а он слышал подлинники. Сейчас существуют попытки отдельных исполнителей “примазаться” к великому творению. У меня это вызывает неприятие и раздражение. Ты в театре один “Борис”?
- Фактически, да. Вначале на роль претендовал Генрих Исханов, заслуженный артист, кстати, бывший ученик Луканина. Но ему не по нраву пришлось, что режиссером назначили Миралимбаеву.
- Партия Бориса - сложнейшая, но благодарная. Здесь проверяются и певец, и актер. Готовился основательно?
- Ого-го! Кучу литературы “перелопатил” - от Карамзина, Ключевского, Соловьева - до самых новейших исследований. Во главе, разумеется, Пушкин и Мусоргский, а в исполнительстве - Федор Иванович Шаляпин - непревзойденный эталон. Из более поздних - А. Пирогов и И. Петров.
- Каждый бас должен “переболеть” Шаляпиным, особенно, в “Борисе”. У вас достаточно убедительна и режиссура.
- Я Миралимбаевой благодарен за предоставленную полную свободу. Я “шел” от музыки, от той самой “потрясающей музыкальной правды’’ которой полна опера.
- Верно! По силе и накалу страстей сцена с галлюцинациями близка к музыке Чайковского, особенно в “Пиковой”, в “Сцене в казарме”. И там, и тут - музыка, леденящая кровь, сознание, - просто умопомрачительная!
- На одном из спектаклей я, в самом деле, “отключился” от сильнейшего внутреннего напряжения.
- Как?
- На словах “повремените, я царь еще” потерял сознание и рухнул в хор. Секунду спустя очнулся и не понимаю, почему лежу на чьих-то руках, но овладел собой - допел и доиграл до конца.
- Ты вчера к этой сцене так “подогрел” зал, что был единый выдох: “А-а-ах!” когда, “умерев”, покатился со ступенек лестницы.
- Борис каждый раз уносит частичку моей жизни. На нем сгораешь.
- Нельзя иначе! Не получится, а у тебя получается. Ты, как я знаю, все равно будешь и дальше шлифовать партию, и я этому очень рад. Помнишь, что я тебе когда-то обещал?
- Помню, Николай Константинович. (На одной из первых наших встреч я обратил внимание на фарфоровую статуэтку Шаляпина в роли царя Бориса. Тогда Печковский сказал мне: “Споешь Бориса в Кировском - подарю!”).
Николаи Константинович бережно снял фигурку с полки и протянул ее мне:
- Бери! Она твоя!
15.07.67 г.
Записал выдержки по "Борису Годунову” из прессы:
“Мы не чувствуем этой бездны веков, так как разворачивается перед нами трагедия не только Бориса-правителя, но Бориса-человека, домашнего Бориса (арт. А. Шабунио), нежно любящего родителя, лишенного иллюстративного царственного величия предыдущей сцены.
А. Шабунио — исполнитель роли Бориса - обладатель гибкого и выразительного голоса. Артист тщательно детализирует образ своего героя. Мудрость и величие опытного правителя государства, нежность любящего родителя, жестокие муки и терзания кающегося преступника - все грани сложного характера царя отчетливо переданы исполнителем".
“Смена” 16.08.66 г.
“Выпускник Ленинградской консерватории Александр Шабунио в первый же день гастролей привлек внимание исполнением партии царя Бориса. Естественно, что певец волновался и, вероятно, поэтому несколько скованно провел вторую картину ("Коронация") В "Тереме” и в "Грановитой палате" очень хорошее впечатление произвел гибкий, красивый голос молодого певца, выразительная фразировка, четкое слово, музыкальность, хорошие актерские данные. Во многом удается воссоздать Шабунио и сложный, противоречивый, внутренний мир "преступного царя Бориса". Особенно убедителен его Борис в сцене с Шуйским. Сломленный непосильной борьбой, измученный укорами совести, Борис вдруг падает на колени перед своим коварным врагом, но тот час же слабость сменяется новым взрывом гнева, едва не стоившим Шуйскому жизни ... Эти резкие, внезапные смены настроений у Шабунио очень естественны и органичны; он живет в музыке, чувствует и передает музыкальное развитие образа. Проникновенно звучит у Шабунио предсмертный монолог Бориса. В этой сцене, требующей от артиста, в первую очередь, предельной вокальной выразительности (ведь внешнее сценическое действие почти отсутствует), певец проявляет незаурядное мастерство, голос его льется свободно, покоряет богатством тембровых красок. Конечно, далеко еще не все удалось Шабунио в этой сложной партии. Молодому певцу предстоит еще много потрудиться, чтобы найти единую внутреннюю линию образа, органично развивающуюся на протяжении всего спектакля”.
“Советская музыка” № 2, 1967 г.
Четыре года в Ташкенте, наполненные до фанатизма интенсивной работой, дали, несомненно, положительный результат и высокий профессиональный рост. Я это чувствовал с каждой новой ролью: ставя творческие задачи, решал их все увереннее. Мое положение, как ведущего баса в театре, утвердилось. Казалось, лучшего и не надо желать. Но! Но появилось “но”: меня неодолимо, до страшной тоски потянуло' домой, в Россию. То, что поначалу так нравилось - экзотика Востока, жаркое солнце, текущие арыки - стало безумно раздражать. Надоело покрываться липким потом во время репетиций. Бывало, придя домой и приняв душ, я ставил пластинки с записями I и II концертов Рахманинова и валился на софу, где под музыку Сергея Васильевича мысленно рисовал картины русской природы: махровую сирень в палисадниках, березовые рощицы, веселящие глаз, покосившийся плетень вдоль деревянного деревенского дома. Вот ведь какая штука-то образовалась - самая настоящая ностальгия, о которой я знал только понаслышке, но не подозревал, какое это сильное чувство! Она так мной овладела, что я только и думал, как и куда мне уехать из Ташкента. Судьба сжалилась и протянула руку.
В начале декабря 1967 года наши гастроли проходили в Свердловске. В оперном театре им. Л.В. Луначарского шел “Фауст”, где я пел Мефистофеля. Спектакль прошел прекрасно, меня несколько раз вызывали на “бис”. Когда разгримировывался, в дверь постучали:
- Да, - пригласил я. Вошедший человек представился:
- Я, директор театра Михаил Ганелин. У меня к Вам есть предложение. Вы не смогли бы прийти завтра ко мне и побеседовать?
- Хорошо, приду.
Наутро я был в театре.
- Не согласитесь ли вы стать солистом нашего театра? Все ваши льготы, включая положение ведущего баса и оклад, мы сохраняем. Единственное - мы не можем предоставить вам квартиру. Если вас заинтересовало мое предложение (а я знаю, что в Ташкенте у вас квартира есть), вы вполне сможете обменять ее на Свердловск. Может быть, хотите подумать, посоветоваться?
- Ваше предложение лестно, я с благодарностью его принимаю. Но для обмена нужно время.
- Ничего, мы подождем.
Приехав в Ташкент, я немедленно подал заявление об уходе из театра по собственному желанию. То, что началось, не передать словами! Ведущий артист уходит посредине сезона? Как? Что? Почему? Не пускать его ни под каким видом! Я стоически молчал, ничего не объясняя и ничего никому не рассказывая.
6 января 1968 года спел в театре последний спектакль. Это был “Борис Годунов”. В связи с последними событиями я не раз цитировал крылатую фразу царя: “Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!” ...
IX.
Творческий альбом
В Свердловском оперном театре я проработал десять интересных и счастливых лет. Здесь репертуар пополнился новыми партиями, представляющими собой «пик» вокального искусства. Разговор об исполнительстве пойдет чуть ниже, а начать эту главу я хочу с конца: с моего ухода из театра. Казалось бы, и что человеку надо? Ведущие партии – поет, звание - получил, филармоническая работа - да, пожалуйста, сколько угодно, ан – нет! Будь я начинающим певцом, я только бы радовался таким «везениям». Но! Ныне за моими плечами был немалый опыт работы, «напетые» партии басового репертуара, а главное то, что все роли были сделаны при участии опытных и высокопрофессиональных дирижеров и режиссеров. За годы работы в Ташкенте, а потом и в Свердловске у меня сформировался свой взгляд, свои критерии, свои подходы и трактовки к созданию творческого образа. Работал я над ролями тщательно и глубоко, поэтому резких разногласий с постановщиками спектакля, практически, не было. Но не все коту масленица! События развернулись, как по Дюма, «десять лет спустя».
15.02.78 г.
Сегодня спел в партии Галицкого последний спектакль. Завтра я в театре уже не работаю. События последнего месяца я буду вспоминать еще не раз.
... Спешу на репетицию. Неподалеку от служебного входа сталкиваюсь с музыкантом нашего оркестра:
- Привет, Саша! Ты в курсе последней новости?
- Нет, а что?
- Тихонов ушел с поста главного дирижера.
- Да ты что! И кто же на замену?
- Колобов!
- Колобов?! ...
В конкретном случае «на кон» был поставлен принципиальный вопрос: поступиться всем, что нарабатывалось за всю творческую жизнь. Решение об уходе стало твердым и окончательным.
Вспоминая годы, проведенные в Свердловском театре, я испытываю чувство любви и благодарности людям, с кем довелось работать - оркестрантам, дирижерам и режиссерам, певцам, костюмерам, бутафорам - всем, которые вместе со мной создавали высшее музыкальное искусство - оперу. Несколько строк пусть расскажут об истории одного из лучших провинциальных театров России.
Он открылся 12 октября (29 сентября) 1912 года. На его сцене работали выдающиеся мастера оперного и балетного искусства: дирижеры А.М. Пазовский и Л.П. Штейнберг, режиссеры Н.Н. Боголюбов и В.А. Лосский, певцы М.С. Козловский, С.Я. Лемешев, Б. Штоколов, И. Архипова, Ю. Гуляев и многие другие. С театром сотрудничали композиторы: Б. Асафьев, Д. Кабалевский, Р. Глиэр, А. Спадавеккиа... Здесь когда-то пел и мой дорогой учитель - Василий Михайлович Луканин - “бас редкостной красоты, где исключительная пластичность сочеталась с прекрасной внешней выразительностью", - как о том писала пресса (“Вечерний Свердловск", I, IX, 76 г.).
Мне посчастливилось работать с прекрасными художниками, которые сыграли значительную роль в моей творческой судьбе: директор М. Ганелин, главный режиссер, засл. деятель искусств РСФСР М. Минский и главный дирижер, засл. деятель искусств РСФСР и ТаССР К. Тихонов. Именно с ними были созданы мои лучшие оперные роли. Я был счастлив, потому что при них в репертуаре театра большое место занимала русская классика и лучшие образцы зарубежной музыки.
“Работа над ролью - сложный и кропотливый труд. Передо мной - толстые тетради, исписанные мелким каллиграфическим почерком. На них краткие заголовки: “Мельник”, “Борис", “Игорь", "Мендоза” и др. Записи говорят о том, что актер хорошо изучил первоисточники, исторические документы, искусствоведческий материал. Здесь мы находим, тщательную разработку каждой сцены с ремарками “как петь” и “что в этот момент делать”. Тут же эскизы костюмов, варианты грима, зарисовки поз, жестов ...”.
газета «На смену» 21.02.70 г.
15.02.75 г.
По приглашению театра им. Станиславского и Немировича-Данченко выехал в Москву 1 февраля. Говорят, искали Мендозу по всей стране, но “вышли” только на меня. В московском спектакле были заняты потрясающие артисты! Каждый из них - ярок, изумительно правдив, в особенности Коршунов (Дон Жером) и моя давняя приятельница еще по поездке с Кабалевским Т. Янко (Дуэнья). Спектакль прошел на таком творческом подъеме, что зритель был просто в восторге. Как я был счастлив, когда после спектакля весь состав артистов, принимавших в нем участие, аплодировал мне, провинциальному артисту! Это - дорогого стоит! Это - не забывается!
На исполнение этой партии откликнулась пресса:
“Артист рисует самого себя во всех ролях. Благодаря наброскам, мы чувствуем биение творческой мысли в поисках верного решения. Перед нами - Мендоза (С. Прокофьев “Обручение в монастыре"). Он у Шабунио - напыщенная, нелепая фигура, набитая чванством, как его кошельки с дукатами. Мендоза, прежде всего, делец, но когда его торгашеские замашки переходят в область чувств, он просто смешон".
“Вечерний Свердловск”, 02.04.74 г.
15.02.70 г.
Спел премьеру оперы Римского-Корсакова “Моцарт и Сальери’’. В свое время, еще в Ленинграде я был на спектакле в Александрийском театре, где роль Сальери исполнял Николай Симонов. Он не разворачивал образ ни в жесте, ни в движении. Страстный по натуре, он прятал страсть в себе, все выражая лишь интонацией. Но в опере - другие задачи и другой подход. Здесь трудности не вокальные, а актерские: поведение, костюм, грим, жест, походка ... У Пушкина образ Сальери богаче, затаеннее, мудрее. Поэт понял суть творчества композитора, его гениальность больше, чем кто-либо. Просто поразительно, как, не будучи музыкантом, Пушкин так глубоко проник в психологию музыкального творчества!
Интересна в художественном отношении стала партия Филиппа в опере Верди “Дон Карлос”.
“Особенно значительно прозвучала сцена II акта “Дона Карлоса” - вокальный диалог Родриго ди Поза (арт. К. Кириченко) и Филиппа (арт. А. Шабунио). Точная вокальная нюансировка, должная экспрессия, четко расставленные сценические акценты, удачная мизансценировка помогли исполнителям эту исключительно важную сцену провести с требуемой выразительностью. Здесь зримо обнажается узел основного сюжетного конфликта ...”.
“Калининградская правда” 14.07.74 г.
26.05.68 г.
В репертуар добавилась партия князя Гудала из оперы Рубинштейна "Демон”. Со вчерашнего дня нахожусь под впечатлением произошедшего на сцене в этом спектакле. Шла сцена, когда вносят убитого князя Синодала и все - Гудал, Тамара, хор - оплакивают его смерть.
Итак, стоя на коленях перед носилками, где лежит мертвый Синода.!, мы с Тамарой поем:
Князь, дорогой наш,
Князь наш любимый,
Жребий печальный достался тебе...
Мертвого Синодала, как всегда, изображал костюмер театра по фамилии Мулин, большой любитель выпить. И вот вчера, по обычаю, он "употребил” и был весьма хорош Пение его убаюкало, и он блаженно и крепко заснул.
Перед моим вступлением я вдруг увидел, что Тамара странно, всем телом вздрагивает. Что случилось? Почему она совсем забилась под носилки? Поймав на мгновение ее лицо, я увидел, что оно рыдает ... от смеха! И тут же услышал могучий храп "усопшего": “Хр... фи..., хр... фи...”.
Чтобы самому не засмеяться, усилием воли я, закусив щеки, попытался петь. Выглядело это так:
Князь, дорогой наш, (взрыд!)
Князь наш любимый, (взрыд!)
Жребий печальный достался тебе... ("рыдание” от сдерживаемого смеха).
То был мой "последний глас". От душившего меня хохота я, вслед за Тамарой пополз под носилки, где мы бурно "оплакивали" Синодала, а зритель видел наши трясущиеся спины.
Храп услышал хор и тоже начал давиться смешками. До зрителей первого ряда дошли непонятные для трагической сцены звуки, и они, поняв их причину, заулыбались. Что делать? Разбудить "убиенного"? Но где гарантии, что "ожив”, Синодах не вскочит с носилок! Слава Богу, помреж догадался дать занавес. И такого гомерического хохота театральная сцена вряд ли слышала! "Покойный Синодал”, действительно, *воскрес» и ошалело соскочил с носилок. Его вид, растерянный и испуганный, говорил, что он абсолютно не понял, что произошло
30.07.72 г.
Наконец осуществилась давняя мечта - спел Томского. Пел оба спектакля полубольным: застудил горло, выволок на себе все репетиции. Спас первый подъем. Отзывы хорошие, но много лишних жестов, нужна более четкая и лаконичная форма, больше аристократизма, больше "графа”.
“Томский для Шабунио - поиск вокальный и сценический. Каждый спектакль — новый штрих, углубляющий и поныне раскрывающий образ... Техническая подготовленность певца позволяет ему добиться успеха ... Его Томский многолик, насмешлив, надменен. Эти черты переданы убедительно, со знанием эпохи героя ...”
(“Вечерний Свердловск”, 2.4.74 г.)
15 ноября 1973 года артисту театра оперы и балета им. А.В. Луначарского Александру Шабунио было присвоено звание “Заслуженный артист РСФСР”.
12.6.74 г.
В Смоленске мы начали гастроли оперой "Руслан и Людмила". На первом спектакле волновался ужасно, может быть, от того, что днем успел вдохнуть атмосферу старинного русского города, побродить вокруг древней стены, которая строилась по велению царя Бориса Годунова, постоять возле памятников героям войны 1812 года и Великой Отечественной. Смоленск - форпост России на западе, он дышит древнерусской историей. Долго стоял перед памятником Глинки, который был построен на народные деньги. Очень краткая, лаконичная и так много вбирающая в себя подпись на монументе: "Глинке - Россия". Какая большая ответственность петь Руслана на родине композитора! И на спектакле я вложил в исполнение всю душу, всю свою любовь к Родине, ее великой истории, так гениально переданной глинковским героем!
“Доблестный Руслан в исполнении заслуженного артиста РСФСР А. Шабунио - настоящий витязь Древней Руси”. Артист обладает голосом красивого тембра и ровного звучания. Яркая сценическая внешность актера очень хорошо сочетается с образом храброго богатыря”.
(Смоленск, “Рабочий путь” 9.6.74)
10.12.74 г.
Сегодня спел премьеру оперы Б Кравченко по пушкинской сказке "Ай, да Балда!". Работал над ней с удовольствием, давно не играл подобных ролей. Ее ставил Г. Миллер, знакомый мне еще по Ташкенту; было полное взаимопонимание.
“Надо ли говорить, что каждый актер ждет своей роли, как и мы, зрители, вместе с любимым актером терпеливо ждем Его роли, которая раскрыла бы нам какие-то новые грани его дарования ... Таков один из героев (заслуженный артист РСФСР А Шабунио), с которого и начинаются слова:
Жил-был поп - Толоконный лоб,
Пошел поп по базару...
Окончание этой истории знает каждый школьник. Но знать - знают, а смотреть будут с удовольствием ...”
(“Уральский рабочий”, 22.12.7+ г.)
После премьеры Миллер на обложке программы написал:
“Старым друзьям увидеться чтоб
Может помочь и батюшка поп.
Знаю, что встречи будут не раз,
Будет и песня, будет... и пляс,
Будет у зрителей шумный успех,
Будут обиды и радостный смех,
Будут находки, обильный улов,
Будет и выпивка, будет и плов!..»
27.11 - 6.12.72 г.
По линии ВТО в награду за мою работу пробыл в творческой поездке в Москве десять дней, посмотрел спектакли ГАБТа. Большой есть Большой! Пел "звездный состав" прекрасные оперы, которые стали украшением мирового музыкального искусства: "Хованщина", "Царская невеста", "Евгений Онегин”, "Борис Годунов", "Севильский цирюльник", "Риголетто"... Неизгладимое впечатление от певцов - В. Атлантова, Г. Вишневской, Е. Нестеренко...
10.12.75 г.
В конце ноября ездил в Болгарию, также по творческой командировке от ВТО. Отмечу, что Софийский оперный театр отличает высокая музыкальная культура: точные реплики, фразы, безупречная интонация. В "Богеме” был неплох тенор Николло Николов. Интересное решение оперы "Проданная невеста" (консерваторский состав исполнителей), а вот с "Набукко" Верди ушел, потому что слушать на болгарском языке было просто невозможно. Великолепны костюмы и декорации в “Вейтсайдской истории" и в “Стране улыбок» Легара. Голоса — люкс! Своеобразен спектакль “Свадьба Кречинского", на котором я познакомился с режиссером из Германии (ГДР). Мы с ним всю ночь ходили по Софии, разговаривали об операх, ролях, трактовках. Уже в России я получал от него письма, афиши, программы...
15.2.78 г.
Сегодня спел последний спектакль (Галицкий). В оперном театре прожит значительный период жизни, многое сделано, почти 40 партий — разнообразных, интересных, значительных. Подвожу итог: оперным певцом можно стать только тогда, когда ты сочетаешь не только природные возможности и даже хорошую “школу". Нужны, необходимы владение общей культурой, интеллектом, данными драматического актера, помноженными на музыкальность и пластику. Это сложный, кропотливый труд, который он должен ставить “во главу угла", добиваясь совершенства, преодолевая трудности. Я вновь обращаюсь к данному мне когда-то совету: “Не ставь нигде бекара". Думаю, что годы, прожитые в оперном театре, станут крепкой основой в последующей работе в Свердловской филармонии. Итак, "король умер - да здравствует король!"
X.
Без грима и театрального костюма
В отличие от оперного спектакля, где всё и все работают на артиста - костюм, грим, свет, симфонический оркестр, партнеры, в камерном жанре он остается на сцене в одиночестве. И ему в произведении, звучащем несколько минут, необходимо создать "свой спектакль", убедив слушателя в собственных вокальных и актерских возможностях так, будто тот присутствует в театре. На протяжении всей творческой жизни, начиная с консерватории, я занимаюсь концертно-исполнительской деятельностью, и накопил немалый репертуар концертных программ, различных по стилю, эпохе, музыкальному языку. Меня всегда интересовало глубокое проникновение в мир человеческой души, тонкий, возвышенный строй человеческой мысли, в возможность выразить в небольшом произведении многогранность мыслей и чувств композитора.
“Приятное впечатление оставил цикл Шостаковича на стихи Долматовского. Исполнители, заслуженный артист РСФСР А. Шабунио и и.о. доцента К. Корчинская тонко разработали в романсах линию глубоко интимных настроений, сумев найти разнообразные оттенки в тихих звучаниях”.
(“Вечерний Свердловск” 4.2.76 г.)
“Интерпретация этого произведения (Шостакович Сюита на стихи Микеланджело) А. Шабунио и К. Корчинской представляется большой удачей. Кроме профессионализма исполнения, выразительности и разнообразия в трактовке одиннадцати частей сюиты, хочется отметить достигнутое единство в воплощении столь разных образов, как Любовь, Гнев, Творчество, размышлений о Смерти и Бессмертии - единство, воплощающее художественное “Я” Микеланджело - Шостаковича. Концерт был очень тепло принят аудиторией Он словно еще раз выразил боль нашей утраты и ощущение счастья от того, что нам довелось быть современниками Шостаковича, который мог сказать о себе словами Микеланджело:
Я словно б мертв, но миру
в утешенье
Я тысячами душ живу
в сердцах
Всех любящих, и значит,
я - не прах,
И смертное меня не тронет тленье.
(“Уральский рабочий” 8.10.76)
“Во II отделении концерта вокальные произведения Бетховена исполнил заслуженный артист РСФСР А. Шабунио. Программа была составлена с хорошим вкусом и давала представления о диапазоне вокального творчества композитора - от обработок народных песен (“Ирландская застольная”) до оперной арии (ария Рокко из оперы “Фиделио”). Наряду с широко известными произведениями Бетховена (“Шотландская застольная”) прозвучали и редко исполняемые (“Поцелуй”).
Творческие намерения Шабунио-интерпретатора оказались не трафаретными. Первое, что должно быть подчеркнуто - это серьезность замысла, продуманность деталей исполнения и достойное всяческих похвал уважение к авторскому тексту. К достоинству исполнения слушатели отнесли и свободу пения, красоту звука в сочетании с яркостью красок. То, что у певца обыкновенно называется актерской игрой, заключалось, скорее, в психологически верной, точной “игре интонации”, помогающей раскрыть образ и установить доверительный контакт со слушателем”.
(“Уральский рабочий” 3.4.77)
1.04.78 г.
Вот и прошел очередной день рождения. Его трогательно начали ребята, которые учатся в моем классе. Параллельно с театром я стал заниматься педагогической работой в Свердловском музыкальном училище им. П.И. Чайковского, и за восемь лет состоялось несколько выпусков. Мои бывшие студенты нашли свое место в музыкальных театрах, певческих коллективах, камерных ансамблях.
Мои "студиодивы” явились с роскошным букетом цветов и "отпели" собственноручно изготовленную “Оду к Александру Сергеевичу":
 За кулисами театра, со студентом музыкального училища А. Потаповым (ныне заслуженный артист России, солист Екатеринбургского театра оперетты)
Судьба распределила нас:
Учитель Вы, а мы - студенты,
Но раз в году, в рожденья час
Мы скажем, пользуясь моментом:
В театре оперном для нас
Дано Вам "править бал":
Мендоза, Томский и Борис
Нам лучшей школой стал.
Нет! Не напрасно мы горды Своею ленинградской школой,
Вознаградят нас за труды
И дикция, и звонкий голос.
Спасибо за показ и мысль,
За те мгновенья у рояля,
Когда почувствовать смогли,
Что рот не даром открываем.
К вершинам мастерства ведя,
В нас пестуете вы артистов,
Вы — высший чин наш и судья
На этом поприще тернистом.
Многая лета! Многая, лета! Многая лета!
Но со мной, в мои "многия лета", что-то последнее время происходит. Я ловлю себя на том, что хочу ее видеть, говорить, смотреть на нее. Что случилось- то? Вспоминаю нашу первую встречу. Я проходил через концертный зал и увидел стайку девушек, стоящих возле окна. Подружки о чем-то весело разговаривали и смеялись. Я посмотрел на них и обратил внимание на одну, раскрашенную до предела. "Батюшки, - мелькнуло в голове, - чего она столько косметики на себя налепила, ведь не на сцене же!” И в этот момент она взглянула на меня. Ее, какие-то совсем детские глаза, вовсе не соответствовали внешнему облику - столько в них светилось доверия и чистоты. Неожиданно для себя ощутил, как между нами вдруг пробежала взаимная “искорка”, и одернул себя: "Фу, старый дурак, тебе сорок лет, а ты взволновался как мальчишка, увидев хорошенькое личико! Стыдно смотреть "не тем взором" на подругу своей взрослой дочери. Уж чем-чем, а женщинами ты избалован. Что на молоденьких потянуло? Опомнись, болван! Зачем ты ей нужен? Вон вокруг нее сколько молодых прыгает! А вдруг?
P.S.
10.09.98 г.
Прошло двадцать лет, как мы живем в Оренбурге. У нас взрослые дочь и сын. Оглядываясь на прошлое, мы с улыбкой вспоминаем нашу встречу в концертном зале Свердловского музыкального училища. Для того, чтобы быть вместе, нам пришлось немало пережить, начиная от людских пересудов, до неприятия будущих родственников. Пережили! Новую страницу своей жизни я вновь начал в городе своего детства и юности, в Оренбурге. Весь огромный творческий опыт, который был накоплен за прошедшие годы, стал в работе Оренбургской филармонии фундаментом для создания программ по истории нашего края - "Музыкально-литературной антологии Оренбуржья". В нее вошли рассказы о Т. Шевченко, С. Аксакове, Л. Толстом, А. Толстом, А. Пушкине, А. Плещееве, К. Романове, А. Григорьеве, А. Михайлове, Е. Тимашевой, А. Алябьеве.
Мой актерский путь продолжается в новом, очень интересном и нужном для молодежи и взрослой аудитории направлении - это направление я бы определил как музыкально-литературное просвещение во имя сохранения лучших образцов культурного наследия России...
От автора:
Свою повесть об артисте Александре Шабунио я хочу закончить стихами А. Апухтина так:
Но ты - когда для жизни вечной
Меня зароют под землей, -
Ты в нотах памяти сердечной
Не ставь бекара предо мной.
|
